А уж девчонки, обсуждая эти ее огромные серьги, чего только не придумывали. И каждая втайне мечтала о таких. И я — что греха таить — мечтала ужасно. Хотя и было-то мне тогда лет двенадцать, и относилась ты тогда ко мне как к маленькой. И часто — ты хорошо дружила с моей мамой, своей учительницей, — часто ты оставалась со мной посидеть вечером, когда мои родители сбегали в кино. Я тоже мечтала о таких фантастических украшениях. Просто видела, как я выхожу во двор играть в бадминтон или бегу в музыкальную школу на хор, вхожу в зал, а в ушах у меня болтаются те самые большие круглые серьги с египетским орнаментом.
Я мечтала тихо и тебе ни словом об этом даже не заикалась.
Потом, когда я свалилась с гриппом, ты, Владка, мне принесла такие же, но с другим рисунком, еще лучше — какие-то мелкие синие и розовые полевые цветы, венком по кругу… А я расстроилась и жалела, зачем мне — ведь у меня нет дырочек в ушах. А ты сказала, ничего, так поносишь. Оказалось, что ты всего-навсего филигранно разрисовала обычные чайные бублики. И подвесила их себе на ушки на тонкие петельки из прозрачной лески… А из-за отросших волос, уже прикрывавших ушки, как раз лески не было видно. Потом уже, когда все открылось, когда еще кто-то рассмотрел, что это за серьги, никто и не подумал смеяться. В городе были скуплены все чайные бублики. Но так красиво, тонко разрисовать их и оформить ни у кого не получалось. Великая выдумщица была ты — Владка Павлинская.
У нее был врожденный талант — она нравилась. Всем. Владка притягивала взгляды, на нее специально ходили смотреть, с ней хотели разговаривать и дружить. И любить. Да.
Например, грозный председатель облисполкома, которому она, уже будучи преподавателем художественной школы, как-то оформляла поздравительный адрес, человек насупленный, суровый, крикливый, придирчивый и, как водится, не очень умный, человек-ненастье, которого боялись абсолютно все вокруг, а его подчиненные без валидола на работу не ходили, так вот он при встрече с Владкой моментально краснел и смущался. Он прятал в складки щек глаза, не знал, куда деть руки, и нервно потоптывал короткой полной ножкой. И разве он один? Где бы она ни была и с кем бы ни говорила, взглядом, улыбкой, жестом, словом она моментально ломала стены, заслоны, равняла плоскости, сглаживала углы. И ей начинали поклоняться.
Да что там власть имущие — на нее мгновенно обращали внимание буквально все, не буду повторяться. Однажды мы с ней вышли из магазина, это было перед днем рождения ее мужа, и Павлинская несла прямо в руках бутылку дорогой водки и пластиковую коробку с семгой, красиво уложенной полупрозрачными ломтиками. В общем, сумки у нас в тот момент с собой не было, а упаковок или пакетов тогда в магазинах еще не давали. Выходим из магазина, чтобы сразу заскочить в ожидавшую нас машину, Владка такая красивая, шикарная просто — на каблуках, в длинном пальто, в очень красивой меховой шапочке-боярочке. И какой-то сидевший на ступеньках магазина алкаш, практически остолбеневший от увиденного, протирая глаза, вскочил на ноги и восторженно взревел:
– Бо-ги-ня! Глядите все! Красавица, и в руках у ей водка! Ой, все! Женюся!..
Она обживалась красиво, элегантно и уютно в любом месте — в комнате общежития художественного училища, в гостиничном номере, в крохотном кабинетике художественной школы, да где угодно — и так быстро, что сразу же вызывала зависть у окружающих, и все хотели именно на это, на ее место. Как в детстве, когда все хотели поиграть в ее белый пароходик или покататься на ее снежном катамаране. Она мастерила себе платье из лоскутов и выглядела лучше, чем одноклассницы из богатых семей с регулярно получаемыми посылками с одеждой из-за границы. Она всегда повторяла: главное в девушке — осанка и походка. И чтоб в одежде было удобно. А все остальное — ерунда.
Ах, Владка! Ты создавала вокруг себя замечательный новый мир, с радостно живущими в нем симпатичными тебе людьми. Ты говорила, писала, рисовала, лепила или вышивала, готовила или возилась с детьми так увлеченно, так искренно, так честно, что жизнь вокруг действительно становилась многоцветной и радостной.
Ты неистово украшала жизнь, как бы предчувствуя свое временное, такое короткое в ней присутствие.