— Ну? — спросила она. — Это сработает? В конце, я имею в виду?
Локи кивнул, чувствуя, как его боль становится резче, когда их взгляды встретились.
— Да, — поколебавшись, он пожал одним плечом, по-прежнему глядя ей в глаза. — Там тебе тоже надо знать, как избегать hirik, иначе ты можешь поранить рот или язык. Я могу показать тебе, и да, это очень хорошо сработает.
Он почувствовал, как её желание усиливается по мере того, как она обдумывает его слова.
Локи поборол очередной пик боли, прикрыв глаза.
— Есть и другие вещи, кузина. Вещи, которые я могу тебе показать. Не волнуйся… пожалуйста. Это такая незначительная мелочь, прошу, не беспокойся. Я буду удовлетворён. Более чем удовлетворён, обещаю. Я не буду искать этого на стороне. Не буду.
Он чувствовал, как она старается услышать его, позволить его словам успокоить её.
Он ощущал её желание поверить ему, и его возбуждение усилилось.
Локи вспомнил её мысли. Она думала о годах с ним.
Она уже хотела этого — провести с ним годы.
Он сказал ей, что любит её.
Он гадал, как она восприняла его слова. Он чувствовал, что из уст человеческих мужчин это часто произносилось ради секса. Он гадал, успокоит ли её то, что он говорил это скорее в отношении её света, нежели её тела.
Джина снова принялась раздевать его, а он нависал над ней, удерживая вес на локтях и стараясь успокоиться, контролировать свой свет.
Затем она думала об его отъезде, отправлении на миссию ради Моста и Меча, и страх в её свете обострился.
Локи прикусил губу, когда её пальцы снова начали массировать его через брюки.
— Ты действительно уезжаешь сегодня ночью? — спросила Джина.
Локи поколебался, затем кивнул.
— Да.
Она прикусила губу.
Локи вздрогнул, но не знал, что сказать. Он не мог соврать ей об этом. Но теперь жалел, что не умолчал. Он не хотел, чтобы она думала, будто он делает это только из-за отъезда. Это не причина. Во всяком случае, не единственная причина.
Он пытался подобрать слова.
Еще не сумев найти подходящие выражения, он взглянул на неё.
Джина плакала. Её тёмные глаза наполнились слезами. Капли скатывались по её лицу, слегка размывая макияж и смягчая её сердцевидное лицо.
Локи почувствовал, как его свет открывается, причиняя ему боль, когда щиты исчезли. В то же мгновение его боль вспыхнула так интенсивно, что поначалу он не мог говорить. Он нависал над ней в распахнутой рубашке, ещё несколько секунд чувствуя себя беспомощным. Затем он согнул руки, опустившись на неё своим весом и прижавшись всем телом. Он сжал её в объятиях, не позволяя себе обдумывать свои намерения, баюкая её на груди, купая в своём свете.
Затем они целовались, и он ощутил, как его боль усиливается.
Ни один человек не реагировал на его боль так, как Джина. Прежде чем он успел перевести дыхание, она запустила руки под его рубашку. Он позволил ей стянуть ткань с его плеч, и агрессивность этого действия заставила его крепче стиснуть её тело, едва не утратив контроль над своим светом по-настоящему.
Затем она взялась за застёжки его брюк.
Это мгновение как будто растянулось, притягивая Локи. Ощутив дрожь страха в своём aleimi, он осознал кое-что ещё.
Он использовал Данте как отговорку.
Правда в том, что он пребывал в ужасе.
Его разум пытался понять причины данного ужаса в те несколько секунд, когда это короткое признание самому себе вызвало череду меньших признаний, связанных с конкретными страхами.
Люди умирали так легко. Они жили так недолго.
Боги, что он с ней делает, чёрт возьми?
Он мог навлечь на неё гибель, просто держа при себе. А теперь он оставит её, бросит без защиты. Она не должна находиться так близко к фронту. Она не должна быть так близко к Мосту и Мечу. Ей надо было уехать с другими людьми, с гражданскими, которых биологические родители Моста увезли в какую-то безопасную гавань, возводимую ими в этом новом мире.
Она не должна находиться здесь, с ним.
Локи издал низкий стон, когда её пальцы расстегнули его брюки.
Он тянул время по своим личным причинам, а не только из-за её дочери. В те же несколько секунд он осознал, что Джина имела полное право раздражаться на него из-за этого. Он прятался за Данте, тогда как настоящая причина с самого начала крылась в нём.
Чем дольше он об этом думал, тем сильнее понимал, какое это ребячество.
Он также осознал, что покончил с этим.
Чего бы он ни боялся — испытать боль, быть брошенным, нуждаться в ком-то, столь отличном от него, уязвимости перед женщиной, которая проживёт значительно меньше, чем он — чем бы ни порождались эти страхи, он с ними покончил.