— Так. Вот тебе ключи. Ключики. От квартиры. Не потеряй. Я позвоню тебе из аэропорта, тогда можешь заселяться.
— Потерять? Да не в жисть! Когда ты вернешься, ключей будет в два раза больше, — туманно пообещал Сумкин. — Спасибо, старик. Нет, правда, громадное тебе спасибо. Ты меня буквально спас. А то Светка... — Федор трагически махнул сигаретой. — Хочешь, спляшу в твою сторону танец глубокой благодарности?
— Федор Михайлович...
— Ну ладно, ладно, — выставил перед собой ладони Сумкин. — Спасибо, просто спасибо, старик. Я буду платить за свет, воду и газ...
— И за телефон.
— И за телефон. А ты надолго вообще? Ну, в Китай?
— Сам еще не знаю, — пожал плечами Котя. — Как сложится.
— Эх... — Сумкин хлебнул кофе, откусил фильтр у второй сигареты и прикурил ее от первой. — Вот у людей жизнь с размахом! А тут сидишь, в словари зарывшись, и никакого тебе Пекина. Даже журналы не выписывают в библиотеку, — пожаловался он. — Денег, видишь ли, нету. У коммунистов деньги были, а у этих — нету! А потом говорят: что-то наша рассей- ская наука ослабела, что-то за рубеж стала линять, что-то на родине ей не сидится, что-то молодежь в науку идти не хочет. Как бы это нам молодежь туда привлечь? Как тебе это нравится, старик? Да ты плати науке, если она тебе нужна, создай ей приемлемые условия — и она никуда не слиняет! Ты дай молодому специалисту возможность для работы и роста, покажи, что он стране нужен! А вместо этого...
Сумкин сел на любимого конька.
Чижиков понимал, что друг в общем и целом прав, и не только в отношении науки, но подобные разговоры его никогда не увлекали, а потому он обычно давал Федору какое-то время выговориться. Потом Сумкин успокаивался, и с ним уже можно было иметь дело.
Так случилось и на этот раз: через пять откусанных фильтров, две чашки кофе, за которыми был послан Чижиков, и трех сотрудников института, зашедших перекурить и принявших посильное участие в дискуссии о положении российской науки, Сумкин закончил обличать жестокий внешний мир и задышал мирно и спокойно.
— Слушай, Федя, — дождавшись, пока Сумкин замолчит, начал осторожно Чижиков. — А вот скажи мне, пожалуйста, это ведь дракон, да?
Котя вынул телефон, нашел снимок дракона, красовавшейся на крышке сундучка, и показал другу.
— Это? — Сумкин прищурился. — Ты прав, мой глазастый друг. Это схематическое изображение весьма напоминает нашего дорогого товарища китайского дракона.
— И чего он, этот дракон? — спросил Котя. — В смысле, что в нем такого особенного? Огнем дышит?
— Нет, ты меня поражаешь, Чижиков! По-ра-жа-ешь! — возмутился Сумкин. — Ты же с самого детства живешь среди всего этого, а до сих пор не удосужился узнать самые элементарные вещи! Я прямо не знаю, как это называется, старик. Ты какой- то костный и нелюбопытный сукин сын.
— Кончай ругаться и объясни толком, — попросил Котя. — Ну, прав ты, прав. Я серый, как штаны пожарника. Доволен? Теперь рассказывай.
— Чем, интересно, я должен быть тут доволен? — ехидно спросил Сумкин, тряся клочной бороденкой. — Тем, что ты, имея такого неординарного, талантливого и многознающего друга, как я, продолжаешь пребывать в тотальном невежестве? Тем, что я не сумел прорваться светлым лучом знания в твое темное царство?
— Федор Михайлович!
— Ну ладно, ладно... — улыбнулся Сумкин, прикуривая очередную сигарету. — Только ты, старик, прямо сейчас забудь путать мягкое с теплым, то есть дракона европейского с китайским. Это, знаешь ли, две громаднейшие разницы. Хотя бы потому, что китайский дракон никогда не дышал, как ты замысловато выразился, огнем. Китайский дракон — он повелитель вод. Ну водоемов, понимаешь? Рек, морей, океанов. Прудов даже. Ну и, схематично говоря, размер и мощь дракона прямо зависели от водоема, в котором он окормлялся... Не слишком сложное слово? Нет? Ну ладно... То есть дракон, скажем, северного моря, был страшно могуч, а вот тот, что жил в соседнем пруду — так, мелочевка, но тоже кое-что мог...
— Так, получается, драконы что, в каждой луже жили? — вытаращил глаза Чижиков.
— Ну не совсем так. Не в каждой, даже не через одну, но по тем или иным причинам могли заселиться как в реку, так и в пруд. Ну и китайский народ, еще до того, как партия и правительство указали ему верный путь, обычно драконам молитвы возносил — ну, например, чтобы реку переехать и не потонуть внезапно, если было известно, что в реке проживает дракон. Только не спрашивай, откуда это было известно. Считай, что на берегу стоял рекламный щит: тут живет дракон. Знали они. Знали. — И Сумкин с важным видом стряхнул пепел в кофе.
— Да-а-а... — протянул Чижиков. — Вот оно как...
— Это еще не все, — хмыкнул Сумкин. — Ты, старик, возможно где-то слышал случайно, что у китайцев была всякая самобытная философия... Не перебивай докладчика. Так вот, не перенапрягая твой хилый мозг несвойственными ему лишними знаниями, тезисно раскрою тебе, старик, что в основе так называемой китайской натурфилософии лежит учение о пяти первоэлементах, или стихиях, а именно — дереве, огне, земле, металле и воде, которые по кругу порождают друг друга и определяют базовые основы мироздания. Стихии эти соответствуют много чему — времени года, суток, сезонам, цветам, в смысле красный, желтый и так далее, звездам, звукам пятич- ленной гаммы и, помимо прочего, животным и сторонам света. Север соотносится с черепахой и деревом, юг — с огнем и фениксом, центр... а чего ты смеешься? У китайцев есть такая сторона света: центр, и он соотносится с землей и со специальным китайским животным цилинем, которого некоторые по малой образованности зовут единорогом. Западу соответствуют металл и тигр, а востоку—вода и этот вот твой приятель, дракон, — постучал Сумкин по экрану телефона пальцем. — Это если говорить профанно и нефундированно, старик. Усвоил?
— Я тебя боюсь, — сообщил Федору Чижиков. — Ты весь такой фундированный и непрофанный, аж в пот бросает.
— Да, я такой, — приосанился Сумкин. — Посмотри на меня в профиль. Ну как? Правда, я чертовски величественен?
— Ничего, что я сижу в твоем присутствии, о величественный?
— Ничего. Присядьте пока, — прыснул Сумкин.
— Значит, дракон — покровитель востока... А он крупный, этот китайский дракон?
— Ты понимаешь, старик, — продолжал Сумкин, — его давно никто не видел. Ну, типа в живой природе. Или чтобы он вот так запросто прогуливался, этот дракон, как курица какая- нибудь или кошка. Я тебе больше скажу: цилиня тоже давно уже никто не видел, и феникса, а свидетельства о появлениях драконов туманны и крайне неубедительны. Хотя, надо признаться, один китайский ученый...
— Погоди, погоди. То есть его нету, дракона-то?
— Нету, конечно! — кивнул Сумкин. — Ты, старик, про мифологию что-нибудь слышал хоть краем уха? Так это — она. В чистом виде.
— Ладно, — Чижиков отобрал у приятеля телефон и вызвал другую фотографию. — Ну, это уж точно никакая не мифология, а любезные твоему сердцу иероглифы. Что тут написано?
— Тут? — Сумкин задрал очки на лоб и приблизил телефон к глазам. — Ага... Ну и почерк! Сам писал, что ли? Как курочка лапкой. Тьфу. И кто тебя только учил иероглифы писать... Ах да, тебя никто не учил...
— Федор Михайлович!
— Докладываю, старик! — Сумкин снова схватил блокнотик и карандашиком записал на страничке четыре иероглифа. Сунул под нос Чижикову. — Это то, что внизу. Читаю по буквам, то есть знакам: «и ли я тэ».
— И что это?
— «Илиада». Бессмертное произведение великого греческого слепца Гомера. Китайская транскрипция. Ну, знаешь, старик, «я список кораблей прочел до середины...» Впрочем, это не Гомер, а вовсе даже Мандельштам. Как, ты не знал?!
— Так, а сверху что написано? — не обращая внимания на подколки приятеля, спросил Чижиков.
Смутное предчувствие заставило его сердце биться чаще.
— А сверху... — Сумкин перелистнул страничку и изобразил два иероглифа. — «Гу ми»... Гм... Это... м-м-м... Хорошо бы контекст посмотреть, старик, — выжидательно глянул он на Котю.