Отсюда и осмотрительность. Потому-то Риччи сами готовили лекарство, не обращаясь к гильдии аптекарей, и, проверяя каждую новую партию, убивали двух собак и двух поросят. Давая яд правителю, даже с его согласия, надо быть очень осторожным.
Небесное зрелище закончилось. Алессандра Скала говорила о том, чтобы показать колесницу Феба с огненными колесами. Полициано хотел изобразить на сцене пожар Рима. Лукреция де Медичи посоветовала огнедышащих змеев, а Пульчи со всегдашней кощунственной непочтительностью предложил разыграть войну богов – в небе, с извергающими пламя орудиями.
Тогда синкретист Фичино, который сидел, ссутулясь, подле стоящего Лоренцо, объединил все предложения с новой песней Лоренцо: боги на огненных колесницах носятся между мирами, сражаясь с мятежными богами, город (планета?) гибнет в пожаре, невообразимые чудища наводят на героев страх и вступают с ними в дружбу.
– Пьесе нужно название, – сказала синьорина Скала.
Пульчи уже открыл рот, но Фичино скаламбурил быстрее.
– Она должна быть посвящена Изиде и Марсу, – сказал он. – Назовем ее Stella Martis[25].
Слуга принес лиру Лоренцо и еще одну для Фичино, флейту для Полициано и тамбурин для Лукреции.
– Споете, Луна? – спросил Великолепный.
– Я лишь раз слышала слова…
– Импровизируйте, – сказал Фичино, весело сверкая глазами. – Что наша жизнь, если не импровизация под музыку?
И Цинтия запела. Слова рвались наружу как смех, лопались пузырьками на кончике языка, пока небо на востоке не начало светлеть. Цинтия на миг задумалась, сумеют ли лошади сами найти дорогу, чтобы довезти их домой, и поняла, что ее это не заботит.
Ноги Цинтии знали дорогу от дома Риччи до Палаццо Медичи, а если б и не знали, ее бы это не заботило; на мосту через Арно ее не волновало, что они могут шагнуть за парапет и она утонет.
Витторио Риччи шел, опустив плечи, на несколько шагов впереди дочери. Он был в черном плаще, под стать настроению. Цинтия подняла голову; сентябрьское небо хмурилось. Город был слишком тихим, река слишком гладкой, весь треклятый мир занемел.
Во дворец Медичи их впустили сразу. Там тоже все было нехорошо. Цинтия слышала перешептывание слуг у себя за спиной, чувствовала затылком их взгляды. Она гадала, что будет, если выглянуть наружу: по-прежнему ли колонны стоят прямо и камни плотно прилегают один к другому и не плачет ли статуя Марка Аврелия бронзовыми слезами. Нет, император-философ был стоиком; он не заплакал бы, даже умри вся красота мира.
Лоренцо де Медичи лежал на диване, головой и ногами на пуховых подушках. Он был в просторном шелковом одеянии и до пояса прикрыт шелковой простыней. Он разговаривал с братом Джулиано и Франческо Сассетти, главным управляющим банка Медичи. Цинтия еще с порога услышала, как напряженно говорит Лоренцо.
– Хотел бы я знать, зачем моему доброму другу герцогу Сфорце потребовалось так много золота и так быстро. Только боюсь, я знаю. Сколько герцог уже должен?
– Согласно мессеру Портинари, около пятисот тысяч миланских лир… сто двадцать тысяч флоринов, Великолепный.
Цинтия чуть не ахнула. Риччи были не бедны, но весь их дом и мебель не стоили и десятой доли от этой суммы.
– Вообще-то, – сказал Лоренцо, – я не понимаю, как относиться к последним поступкам Галеаццо Марии Сфорцы – с тех пор, как те молодые идеалисты пытались его убить… А. Дотторе Риччи. Дотторина Риччи. Прошу входить.
Врачи вошли, Сассетти откланялся, чтобы уйти.
– Франческо.
– Великолепный?
– Напишите Портинари. Спросите, какие будут последствия ликвидации нашего миланского филиала?
– Великолепный, последствия будут…
– Сокрушительные. Знаю. Однако напишите Портинари, чтобы он просчитал цифры. Заверьте его, что при любом исходе он останется в нашем банке.
– А если герцог Сфорца услышит об этом предложении?
– Франческо, – очень торопливо проговорил Лоренцо, – если ушлый братец герцога не помер в одночасье, могу твердо сказать, что герцог услышит. И если я знаю Лодовико Сфорца, герцог прочтет ваше письмо раньше Портинари. А уж как Галеаццо Мария к этому отнесется… Что ж. Он знает, что однажды я затеял войну из-за квасцов, которые гораздо дешевле золота.
Сассетти кивнул и вышел, упрятав руки в длинные широкие рукава.
Лоренцо чуть сдвинул ноги, скривился.
– Итак, Джулиано, слишком поздно я понял, отчего дед никогда не ссужал деньгами правителей. Сфорца, потом король Эдуард и бедный Людовик, а теперь и младший Сфорца… Мы с отцом оба глупцы. Придворные глупцы.