— Да бросьте, Хамен! Она вам безразлична, вы утешаетесь в её объятиях, чтобы забыть о первой потере, — тот, кого называли Риконом, а я знала под именем Альберта, говорил всё с той же неизменной интонацией стороннего наблюдателя, всё знающего и понимающего разыгрывающуюся драму лучше актёров.
— Допустим, — Дениел склонил голову, жадные янтарные глаза, совсем ему неподходящие, смотрели на противников испытывающе. Сделка — вот что это такое! — Зачем вам Ниара?
— Её брат-король, да продлят Боги его дни, будет благодарен мне за спасение его сестры. И отдаст её за меня замуж, потому что я знатен, богат, а она опорочена двумя: Двуликим и чудовищем.
Улыбка Альберта сделалась совсем мерзкой, её не могли скрыть даже пышные усы, а жидкая остроконечная бородка дрожала так, будто её обладатель беззвучно смеялся.
— А мне его величество будет благодарен за изгнание того самого чудовища, — лорд Лаветт, похоже, не терпел, когда его задвигали на вторые роли.
А Геранта поглядывала на всех троих с ненавистью и злобой, даже прозрачной сделалась, время от времени из её груди исторгался нервный смех, и она снова слабела, когда дёргали за нити, будто собаку на поводке, и не смела подойти ближе.
— Всем будет хорошо, Дениел. И Геранте, и Ниаре. И даже несчастная Оливия умрёт в своём уме с осознанием, что она исполнила свой долг, — вкрадчивый голос дяди Оливии заставлял меня закрыть уши, лишь бы не слышать. И не видеть заодно, как мной торгуют. На тех двоих плевать, мало ли что они там думают, но Дениел!
Он стоял и торговался! А я была не в силах даже закричать. Топнуть ногой, высказать ему в лицо всё, что думаю, что раздирает сейчас меня на части так больно, будто получила удар кинжалом. О Двуликий, ты жестоко караешь меня за измену долгу!
Я слабела и таяла так же, как Геранта, даже радуясь в душе тому, что сейчас исчезну совсем. И что теперь делать? Всё равно, забыться бы и не просыпаться.
Стать частью Предгорья, камнем или песком, лишь бы не видеть, не чувствовать, не ощущать. Не смотреть на него.
Я и не смотрела.
— Всем хорошо, Лаветт, да не вам, — резко произнёс Дениел, и было что-то в его словах, в той резкости с нотками торжества, которые в них скрывались, что заставило поднять голову и посмотреть в лицо. Снова человеческое, то самое, которое я привыкла видеть.
Которое однажды… полюбила. Сама того не желая.
— И не Геранте.
Он докончил, вытащил руку из кармана и бросил в лорда Лаветт серую тряпицу, перевязанную синей тесьмой. Мой мешочек. Не защитный, тот, что для нападения.
Не забыл. И не предал.
А дальше мир тряхануло с такой силой, какой никак нельзя было ожидать от мешочка, изготовленного неопытной рукой. Но заклинание сработало. Я не увидела этого, меня и Геранту смяло безжалостной рукой и выбросило прочь с поляны и из тумана.
Но я точно знало: сработало.
Тот, кому предназначен мешочек, уже мёртв. Хуже того, проклят.
2
Туман дрогнул. Самую малость, но эта дрожь отдалась в руках, мазнула по щекам и заползла под рубашку, чтобы я понял: задело сильно.
Не меня.
Для верности я добавил к мешрчку Ниары Драконью силу, сочившуюся с моих пальцев, как кровь. Этого хватило, я звериным чутьём ощущал, что лорд Лаветт плох.
Туман рассеялся, уплотнившись по кругу, чтобы все, кто оставался рядом, не смогли сбежать. Призрак Геранты, разве что, исчез без следа, но его хозяину сейчас не до морока, он жался к стене, хотя делал вид, что не боится. Стоял в вальяжной позе, скрестив руки на груди, и смотрел себе под ноги на землю, ковыряя носком сапога зелёную убогую траву. Почти сгоревший дотла бурьян, которому уже не подняться.
Лаветт же лежал на спине, раскинув руки в стороны, будто пытался обнять небо или заключить в последние объятия кого-то, кто сейчас снизойдёт до умирающего в бесконечной милости.
Не случится.
— Тебе не уйти, — засипел он, увидев моё лицо. Я присел на корточки и заглянул в его глаза.
— От вас снова пахнет ртутной настойкой и свинцовой водой, — спокойно произнёс я, протянув платок, чтобы вытереть кровь с его лица. Не из жалости, а для трофея. Такова натура Дракона — добивай поверженного, потому что иначе он сможет встать и победить.
— Я не умру, — он пошевелил пальцами правой руки, силясь оторвать её от земли, но я накрыл его запястье ладонью.
— Умрёшь. Не помню, как твоё имя, ты говорил, но я не запомнил. Не было надобности. Главное — Оливию тебе не достать. И не увидеть. Нет, не пытайся позвать её, доступа в круг нет.
По исхудавшему с нашей последней встречи лицу прошла судорога. Почти как у Альберта Рикона, но тот, напротив, имел вид самый спокойный, как у человека, готового подождать аудиенции.