Я была счастлива. Я была среди своих.
4
— А у нас точно получится? — спрашивала Оливия, смотря на меня, как испуганная лань, взращённая в неволе, глядит на лес.
Он одновременно манит и в то же время пугает разнотравьем запахов и звуков. От него веет домом и опасностью, неведомой тем, кто прожил в клетке.
Лаветт уехал, увлеченной дамой — женой Огнепоклонника, такой же преданной Драконьему делу, как и её муж, готовый уложить в постель к чужаку и дочь, и супругу. Ради моей благосклонности.
Люди — странные создания.
Чего они ждали от меня? Перемен, которые согласно предсказанию, придут в мир с пробуждением Дракона в Сангратосе? Меня сделали знаменем, символом, предтечей Нового времени, я лишь позволил им это. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не мешало.
А мне они ещё и помогали. Трудность была во встречах с моими множившимися сторонниками, они приглашали меня в дом, на тайные собрания, во время которых я думал только о Ниаре. Сидел, нахмурившись и делая вид, что озабочен судьбами мира. Но мир велик, кому как не мне, прошедшему через огонь предательств и лживых уверений, понимать это?!
А я надеялся на маленькое, вполне человеческое счастье. Короткое, миг между двумя жизнями. Я проснулся окончательно, я был даже готов простить Геранту, если мой побег с Ниарой удастся. Мести это не отменяло, но несколько месяцев она могла подождать.
Побег должен был удастся, однако сначала надо заплатить выкуп. Такова древняя традиция, забытая ныне, но знакомая Драконам: хочешь получить то, что тебе не предназначалось, отдай равноценное. Обязательно то, что дорого.
Оливия не была мне дорога, но и не безразлична. С тех пор как я задумал увести Ниару на край света, я увидел в Оливии не просто безумную леди, стремящуюся удержаться на черте между реальностью и мечтами, вручёнными ей дядей, как флаг знаменосцу, но и маленькую испуганную птичку, кому бы летать, да крылья подрезали.
— А у нас точно получится? Может, ну это всё! — она обратила ко мне залитое слезами лицо.
Я обнял Оливию за плечи и увлёк в дом. Ещё не хватало, чтобы слуги видели истерику госпожи! Я не позволял её обижать даже за глаза, наказывая тех, кто смеялся над ней на кухне и в людской. Слуги дома боялись и ненавидели меня, но опускали глаза, когда видели, что я рядом.
— Я не смогу прятаться вечно! Что я там буду делать?
— Жить.
Мы поднялись в её комнату. Едва переступив порог, Оливия уткнулась мне в плечо и повисла на шее, плечи её вздрагивали, когда я гладил девицу по спине. В этой ласке не было ни капли страсти, только братская нежность.
Желание приласкать весь мир, сделать так, чтобы никому не было больно, потому что счастливые не хотят видеть изнанку мира.
Мысли о мести я гнал, как должник гонит кредиторов, умаляя прийти позже.
— Я не смогу жить на воле! Мне всегда говорили, что и когда делать, я привыкла слушаться, — бормотала Оливия, вцепившись в меня как в спасательную лодку, уцелевшую во время шторма. Кажется крепкой, значит, в ней точно можно выжить, а в одиночестве, влекомой волнами, — никак.
— Не совсем на воле, ты права, Оливия, ты искалечена, птица со сломанными и неправильно сросшимися крыльями. Послушай, я расскажу, что задумал, а ты сама реши, будет так или иначе.
Я усадил её в кресло, сам сел в соседнее и принялся говорить о дальнем Храме, его не найти на карте, но город, в котором он стоит, так велик и славен, он древнее всех ныне известных. Там привечают раненых и искалеченных, но желающих излечиться. Там Оливия не будет знать ни в чём нужды и займётся росписью стен или холстов. Картины в городе ценят наравне с драгоценными камнями и золотыми слитками, хорошим вином или удачной историей.
— Такого города нет, — усмехнулась Оливия, но руки моей не выпустила. — Ты хочешь от меня избавиться. Я понимаю и не виню.
Она тоже смягчилась, сделалась покорной, но не сломленной, такой, какой должна была быть. Если бы не чахоточный дядя.
— Меня убьют?
— Нет, даю слово. И в темнице держать не будут, а я обещаю тебя навестить через год. Если не понравится, я увезу туда, куда прикажешь. И даже в таком случае стану обеспечивать до конца дней. Моё слово крепко, а хочешь, принесу тебе обет, его невозможно нарушить?
Я не лгал, но недоговаривал. Храм, куда должны принять Оливию, существовал в чудном месте, на границе с Сангратосом, и всё же в другом месте, которого нет на здешних картах. Там Лаветт не сможет её достать, никто не сможет.
Там магия выходит из ворот храмов и бродит по лицам среди мирных подданных.