Как отъехали мы от Котельнича, мама проснулась и пошла умываться, вернулась — чуть не плачет. Какая же, говорит, я дура, забыла дать бабушке с дедушкой телеграмму, что мы благополучно приехали в Москву и закомпостировали плацкарту до Ворошилова. Они там уже с ума сходят от волнения, а у бабушки снова начнутся приливы к голове. Я говорю: «А из поезда нельзя дать телеграмму?» Мама меня сначала обозвала балбесом, а потом задумалась и пошла проводника спрашивать. Проводник говорит: «Письмо можно из поезда отправить, сдать на остановке в почтовый вагон, а телеграмму пока что нет, еще наука такого не придумала. Вы, — говорит, — как в Киров прибудем, сбегайте и сами свою телеграмму отправьте. Прибываем на первую путь, стоим аж тридцать две минуты, потому что паровоз меняем. И в вокзал не ходите, они в телеграфной, пока не холодно, окошко открытое на перрон держат». Мама очень обрадовалась и тут же на бумажке сочинила телеграмму. Когда приехали в Киров, так все и вышло: выскочили мы на перрон, побежали искать открытое окошко — а чего его искать, над ним даже надпись была: «Прием телеграмм». Наверное, Москва так всем головы задуривает, что многие забывают про телеграммы, а в Кирове это знают и о них заботятся. Про это я сам догадался и маме сказал, а она чего-то испугалась. Ты, говорит, Владику не рассказывал, что столица нашей Родины Москва всем головы задуривает? Смотри не повторяй эту глупость. Я пообещал, и поехали мы дальше.
Всю дорогу, как отъехали от Кирова, Владикова мама рассказывала моей маме про замечательные фигуры, которые будут продаваться в Кунгуре. Она на Восток и обратно уже несколько раз ездила и все знала, что надо покупать на разных станциях. Я же тем временем учил Владика играть в «морской бой» — он о такой игре даже не слышал, а еще сын моряка. И вот совсем уже было темно, когда проводник прошел по вагону, объявляя: «Станция Кунгур, стоянка двадцать минут!» И как остановились, все быстренько соскочили и побежали к киоску с фигурами. Когда мы подошли, стояла уже внушительная очередь. Мама меня оставила стоять, а сама пошла разглядывать, что за знаменитые фигуры такие. Когда вернулась, я пошел смотреть. Самой главной гипсовой фигурой, которая продавалась в нескольких размерах и расцветках, была «Хозяйка Медной горы», вся в узорах и самоцветах. Рядом с киоском стоял щит с объяснениями, кто это такая и как в сказах Бажова отразилась борьба уральского трудового люда против векового угнетения. Про Конька-горбунка там было такое наворочено, что даже я, не по годам начитанный мальчик, ни фига не понял.
Фигуры — особенно Хозяйка — выглядели очень красиво и стоили недорого, судя по обмену мнениями между стоявшими в очереди. Еще там были «Пионер с собакой», «Девочка с котенком», «Ворошилов с Буденным» и много другого, но мне больше всего понравился «Кот в сапогах». Кроме сапог, на коте был широкий ремень со шпагой, а в лапе он держал шляпу с пером. Время шло, очередь двигалась медленно, и мама и люди вокруг нас стали волноваться, не опоздать бы на поезд — а то уйдет, и сиди тут в этом Кунгуре в обнимку с «Хозяйкой». Тут к маме подошел мужик в пиджаке с одним пустым рукавом, засунутым в карман, и с орденскими планками.
— Вы, — говорит, — хозяйка, что брать-то надумали?
Мама отвечает:
– «Хозяйку» такую зелененькую за тридцать рублей.
— И «Кота в сапогах» за семнадцать, — тут же добавил я.
Мужик говорит:
— Вы идите к поезду, я вам их туда принесу, а то вы не успеете взять, какой номер вагона-то?