Завопила, как базарная торговка, у которой воришки увели копченый окорок.
Итан не пошевелился. Демонстративно поправил кружевные манжеты, отложил вилку — это он мог сделать. Серебряная куколка начинала работать тогда, когда требовалось делать нечто такое, отчего его потом рвало нещадно. Позже… Он успевал добежать до своих покоев, запереться в них, кое-как добраться до уборной. Чувствуя, как в болезненных спазмах сжимается желудок, ощущая на языке вкус желчи, Итан представлял себе, как душит свою королеву. И тихо подвывал от бессильной ярости, потому что куколка — ещё и идеальная защита. Он никогда не причинит вреда носителю куколки. Никогда. И будет и дальше следовать приказам, чувствуя себя как муха, застрявшая у меду. Все вокруг вязко, медленно, и нет сил разорвать путы магии.
Лессия вскочила из-за стола, заметалась по светлой гостиной. Итан молча смотрел на нее и думал… Ах, как чудесно было бы намотать на кулак эти длинные белые волосы и резко дернуть вверх — и немножко вбок, чтобы хрустнули позвонки. Впрочем, слишком легкая и слишком быстрая смерть. Лессия явно заслуживала большего.
— Нет, ты только представь! — воскликнула она, всплескивая руками, — от границ Аривьена выдвинулся воздушный полк! Да он просто самонадеянный идиот!
«Если он — самонадеянный идиот, тогда почему ты так бесишься?» — подумал Итан и промолчал.
— Дирижабли, ха! — Лессия взмахнула рукой, как будто была дирижером, и именно сейчас должны были прозвучать первые звуки симфонии — ее личной симфонии.
— Что уставился? — следующая реплика, уже адресованная Итану.
«А что я должен говорить? То, что буду только рад, если твою голову насадят на пику?»
Не то, чтобы Лессия умела читать мысли, однако же, что-то такое было в глазах Итана, что заставило ее стиснуть челюсти и подойти ближе. Тонкие белые пальцы легли на серебряную куколку.
— Если моей голове красоваться на дворцовой стене, то твоей уж точно, — шипящим шепотом заверила она, — никто не забудет, мой драгоценный, как ты отломал голову тому придурку.
Итан прищурился и замер под пристальным взглядом королевы. В груди стремительно нарастало напряжение, мысли заметались под стенками черепа. Что ты задумала, тварь?
— Отломал, — дразнясь, прошипела змея, — выдрал вместе с частью позвоночника. Если меня не станет, тебе такое не простят, мой дорогой.
И расхохоталась, брызжа слюной. Итан невозмутимо взял салфетку, но ее тут же вырвала из рук королева, смяла и швырнула на пол.
— Что расселся? Поднимайся! И не строй из себя дурачка! — теперь она снова перешла на крик, и от этого стало как будто легче. Уж по крайней мере, привычнее.
Итан медленно поднялся, уже чувствуя, как его опутывают липкие нити чужой воли. Все тяжелее и тяжелее шевелиться, двигать руками. Он спеленут и снова беспомощен, также, как и тогда, когда она приказала отламывать голову.
Лессия остановилась в шаге, и Итан снова представил, как мог бы намотать на кулак ее роскошные белые волосы, и дернуть посильнее, так, чтоб сразу… А она смотрела на него пристально, с прищуром, и в зеленоватых глазах полыхало злое холодное пламя.
— Раздевайся, — с усмешкой сказала королева, — у нас много интересных дел.
Итан невольно вздохнул, когда его руки сами по себе потянулись к пуговицам роскошного камзола. Он ничего не мог поделать, и оставалось только наблюдать, как Лессия поглаживает серебряную куколку на черном шнуре, поглаживает так, как будто ей это доставляло удовольствие. Перед глазами, как по команде, возникло ее обнаженное тело, точеное, в мелких капельках пота, почти идеальное и такое ненавистное. Она каждый раз поглаживала эту куколку после того, как…
Он снял рубашку. Лессия опустила взгляд, рассматривая его живот, и улыбнулась. Еще бы не улыбаться, она лично поставила там клеймо, выжгла какой-то алхимической дрянью свой родовой герб.
— Дальше, Итан. Поторопись. Мы же не хотим, чтобы решающее сражение произошло прямо над столицей? Видел бы тебя твой папаша… — и мечтательно подкатила глаза.
«И что бы тогда, если бы он меня видел?» — подумал Итан, как будто со стороны наблюдая за тем, как пальцы ловко справляются с застежкой штанов.
— Сдох бы от досады и стыда за своего первенца! — припечатала королева и расхохоталась.
— А теперь давай, пошел наверх, на крышу. Давай, шевелись! Бездна, мне же ещё переодеться надо бы. Что-то забывать все стала…
И он пошел. Наверное, мог бы и спать на ходу, тело двигалось само. Вероятно, королеве доставляло удовольствие ещё раз его унизить, заставить нагишом прогуляться до самой крыши главной башни. Каменные плиты пола приятно холодили ступни, а в груди клокотала ненависть. Она бурлила, тяжело давила изнутри, не находя выхода — и постепенно, очень медленно, превращалась в пламя, то самое, которым плюется любой сколь-нибудь приличный дракон. Но было кое-что, что не давало ему превратиться в практически неуязвимое чудовище. И это кое-что снова было в руках королевы.