— Только очень глупая девочка может в этом сомневаться, — ответил он. — И еще: если хоть одна тварь посмеет упрекнуть тебя незаконнорожденностью, сразу говори. Слабительного у меня на всех хватит. Да и кулаки еще не совсем одряхлели.
Айлин снова улыбнулась.
— Со слабительным я умею управляться не хуже твоего, — заметила она. — Да и другие секреты знаю: все-таки докторская дочь.
Эйнард тоже усмехнулся, но следом снова посерьезнел. Разжал руки и внимательно посмотрел Айлин в глаза.
— Только давай договоримся на берегу, — предупредил он. — Ты никогда не станешь упрекать маму в этом проступке. Боги не позволили нам встретиться раньше, чем в их дом пришла большая беда, и не ее вина, что не оказалось тогда рядом с ней человека, способного защитить ее от нее самой.
— Я понимаю, — повела плечами Айлин и опустила голову. — Я сама-то…
Эйнард взял ее за подбородок и заставил выдержать свой взгляд.
— Ты мой самый большой подарок в жизни, — без тени сомнения сказал он. — Я бы двадцать лет отдал, чтобы в тебе текла моя кровь, но только ради твоего спокойствия. Для меня ты стала дочерью с тех самых пор, как я взял тебя на руки. И, смею заметить, я был первым человеком, кто это сделал.
Айлин, не удержавшись, всхлипнула и бросилась ему на шею.
Уже к вечеру Айлин не только поняла, но и почувствовала, что ничего в ее жизни не изменилось. Боль, которая возникла в первые минуты после слов отца, отступила, когда Айлин поняла причину, вынудившую его рассказать правду, и услышала, что он по-прежнему ее любит. Действительно, папе-то было обо всем известно с самого рождения Айлин, и если он смог через это переступить тогда, то почему что-то должно измениться сейчас? Если только сама Айлин начнет вести себя как-то по-другому, но, кажется, стремление показать характер исчезло вместе с подростковым периодом. А вот глубокое, нежное, трогательное чувство к отцу осталось. И еще большее, чем раньше, уважение. Все-таки он потрясающий человек: и маме грех ее простил, и Кёна наказал так, как еще никто не решался. По городу за одну ночь слухи о его нездоровье поползли: видать, вчера он добрался домой не без приключений. Может, этот случай чему-нибудь научит армелонцев, выдернет их из состояния послушной запуганности этим заносчивым петухом? В конце концов, градоначальник — это еще не Создатель, способный карать и миловать без оглядки на других. И на него может найтись управа, тем более сейчас, когда дядя Тила возвратился в город.
Правда, теперь выходило, что вовсе он Айлин и не дядя, а старший брат, и дети его ей не кузены, а племянники. Впрочем, они-то об этом знать не знали. Так что не стоило, наверное, ничего менять в обращении. Да и привычнее опять же.
Но как разозлился дядя Тила, когда отец рассказал ему о шантаже Кёна. Айлин никогда его таким не видела и даже не представляла себе, что он способен так рвать и метать. Очевидно, его этот Кён достал еще сильнее, чем Айлин. Ну да, у него оба сына пострадали от хлыста этого гада, а теперь он еще и в грязное белье залез. Дядя бушевал четверть часа, не меньше, потом виновато посмотрел на Айлин, неловко ее обнял и взъерошил волосы.
— Потерпи, — попросил он. — Что-нибудь придумаем.
И Айлин поняла, что обрела сильнейшего защитника. Такого, с каким сам Энда не страшен. Не говоря уже об известном златокудром беспредельщике.
С мамой они тоже поговорили очень хорошо: быть может, даже впервые в жизни столь откровенно и тепло. Мама призналась, что до сих пор чувствует вину за этот грех, а Айлин испытала сильнейшую жалость к ней. Что может быть хуже, чем смотреть в глаза любимому мужчине, зная, как его обидела? И пусть мама, по сути, была виновата лишь в том, что не верила в чудеса, Айлин отлично ее понимала: сама совсем недавно не могла на Дарре взгляд поднять, да и сейчас еще вздрагивала, услышав слово «урод». Хорошо, что им с мамой обеим достались такие любящие и понимающие мужчины.
— Боги любят рыжих, — рассмеялась мама, услышав этот вывод дочери. — И одаривают только самым лучшим.
— Придется поверить, — в тон ей отозвалась Айлин. — Раз уж ты согласилась, что Дарре у меня лучший.
Мама махнула рукой.
— Имела бы сомнения — не отдала бы дочь. Но у меня было время приглядеться к нему и оценить по достоинству. Я, может, и грымза, солнце мое, но отнюдь не дура. И давно уже сужу о людях не по их происхождению, а по их поступкам. А покуда Дар еще и счастливой тебя делает…
— Очень счастливой, — прошептала Айлин, смущенно опуская глаза, и мама совершенно неожиданно ее обняла.