— Ну и держись тогда за него, — с легким вздохом произнесла она. — И никогда не отпускай. Что бы ни случилось.
После этих слов Айлин совершенно четко поняла, что должна рассказать Дарре о Кёне. Пусть она ничего от него нарочно не скрывала и уж точно ни в чем перед ним не провинилась, а все же ощущала беспокойство в груди. От Кёна можно любой подлости ожидать, и Дарре лучше знать, что есть опасность столкнуться с ним. Лишь бы не решил, что Айлин захочет предпочесть ему этого убогого. И не разрушил такое хрупкое счастье.
Они снова встретились возле госпиталя, и Айлин снова вцепилась в руку Дарре так, словно он прямо сейчас собирался превратиться в дракона и улететь в свою долину на вечное поселение. Дарре несколько удивленно посмотрел на нее, однако спрашивать о причине не стал.
— Хочу кое-что тебе показать, — улыбнулся он. Айлин кивнула, но так поспешно, что Дарре засомневался, услышала ли она его. И только последовавший ответ разрешил этот вопрос.
— А я — кое о чем рассказать, — вздохнула Айлин и отвела взгляд. — И мне очень нужно, очень нужно, Дарре, чтобы ты правильно меня понял.
Он повел плечами в обозначение того, что сейчас-то уж точно ничего не понимает. Айлин снова вздохнула и накрыла их сцепленные руки еще и второй рукой.
Они дошли почти до городской ограды, когда она набралась смелости продолжить.
— Вчера Кён ко мне сватался…
Дарре показалось, что он ослышался.
— Кён? — переспросил он, и Айлин забормотала в ответ так быстро, что он с трудом разбирал слова.
— Он после нас уже пришел. Сразу к родителям. Со мной даже не разговаривал. Сказал, что хочет меня в жены, если родители на его условия пойдут. Там список из двадцати трех пунктов. Длина волос, цвет платьев… Он папе пригрозил, что тайну его откроет, если он согласия не даст. Но папа не дал, не волнуйся! Он слабительным его напоил и…
— Ш-ш-ш… — Дарре притянул ее ближе и быстро коснулся губами ее губ. Наверное, надо было возмутиться, запаниковать, хотя бы потребовать от Айлин заверение в том, что она не собирается расторгнуть помолвку с Дарре ради этого зарвавшегося хлыща. Но надо быть полным кретином, чтобы заподозрить любимую в желании связать свою жизнь с человеком, способным выбить глаз ребенку. Тот взгляд, что Айлин бросила на Кёна после его выступления на празднике, выразил все ее чувства, и Дарре понял, что по отношению к нему она никогда не испытывала настоящей ненависти и истинного презрения. Даже после их памятного поцелуя, назвав дикарем и уродом, потому что совсем о другом говорили тогда ее глаза, и Дарре цеплялся за этот взгляд, как утопающий за соломинку, иначе жить было совсем уж незачем.
Именно желание доказать рыжей девчонке, что он вовсе не такой дикарь, каким она его считает, и стало толчком к согласию работать в госпитале. И трудиться потом в нем, как одержимому, не жалея сил. И… обрести-таки себя к возвращению Айлин настолько, чтобы рискнуть пойти дальше.
Он ни за что не поверил бы в ее взаимность к себе прежнему, потому что не за что его тогда было любить. Но сейчас к Айлин сватался не изуродованный дракон с растерзанной душой, а заслуживший признание и уважение горожан мужчина, способный поддержать и защитить ее хоть от нападок матери, хоть от притязаний полоумного Кёна. И если полтора месяца назад Дарре едва не задохнулся от ревности к нему, то сейчас даже мыслей таких не возникло.
Из них двоих уродом был точно не он. И Айлин, горячо и встревоженно, но очень искренне отвечающая на его поцелуи, снова это подтвердила.
— Уж Кёну я тебя не отдам.
— А кому отдашь? — Айлин нахмурилась и даже назад отступила. — Дарре, если для тебя несерьезно все, лучше сразу скажи. Я… у меня гордость есть, я навязываться не стану. Я… пойду и утоплюсь, бревно ты бесчувственное, и тогда…
— Я бесчувственное? — изумился Дарре, ощущая, как по спине, прямо по шрамам, побежали вверх мурашки, а жар, рожденный поцелуями, напротив, устремился вниз, требуя немедленного удовлетворения. Ох, как же дожить до свадьбы, назначенной спустя неделю после наступления совершеннолетия Айлин? Она настояла на необходимости сделать для Дарре оберег, а ведунья привечала только непорочных девиц. Он же, казалось, уже думать ни о чем не мог, кроме как об обладании своей рыжей девчонкой. Осаживал себя, вспоминая об уговоре, но тело не желало подчиняться. Шестилетний изнурительный запрет только обострял все ощущения, и Дарре с ума сходил от мысли о том, что самая смелая, самая невозможная мечта почти исполнилась. А ладони горели всякий раз, когда прикасались к нежной белой коже, и дыхание перехватывало, и по груди разливалось оглушительное ощущение счастья.