Они оба, наверное, просто перегрелись на июльском солнце. Но какое это имело значение, когда рушились последние преграды и исчезали последние сомнения? И когда Айлин, забыв в его объятиях обо всем на свете, вжимала стиснутые кулаки Дарре в спину, и когда он не чувствовал от этого даже крошечного прострела?..
Дарре не помнил, как они остановились. Губы саднило даже у него, а у Айлин они оказались нацелованы так, что только слепой мог не понять, как она провела последнее свидание. И Дарре, глядя на них, вдруг безумно захотелось малины.
— Околею, если прямо сейчас не съем хоть одну ягоду, — под знакомое хихиканье Айлин взялся он за опустошение малиновых кустов. И только изумленное и совершенно явно радостное «ох» оторвало его от дела. Дарре повернул голову и увидел, что Айлин, не моргая, смотрит на его спину. Он невольно потянулся рукой к привычному рубцу, а нащупал вместо него только ровную упругую кожу…
Глава тридцатая: Сыворотка правды
То, что Кён его провоцировал, Дарре было ясно с первого слова градоначальникова сына. Но от непоправимой ошибки спас только Тила, необъяснимо своевременно появившийся возле госпиталя и одним взглядом отбивший у Кёна желание продолжать свои нападки.
— Еще раз увижу, щученок, на нашей территории, лично шею сверну, — сквозь зубы пообещал Тила, да так, что даже Дарре, за которого он вроде бы как заступался, поежился. — Никакой папаша тебя потом не спасет.
Кён отступил назад, однако напоследок все же ухмыльнулся.
— Вы бы не слишком с драконом-то цацкались, — посоветовал он. — А то, не ровен час, неприятность какая выйдет. От этих тварей всего можно ожидать.
Дарре дернулся было к нему, но Тила остановил, опустив руку ему на плечо и едва не припечатав к земле.
— В этом городе только одна тварь, — отрезал он. — И очень скоро она доиграется!
С этими словами он отвернулся от Кёна, кивком головы приказал Дарре следовать за ним и прямиком направился в кабинет Эйнарда.
— Надо быть полным идиотом, чтобы из-за собственного гонора разрушить то, чего ты смог добиться, — бросил Тила, не глядя на Дарре. — Этому уроду только и надо, чтобы тебя под закон о драконьем нападении подвести. А ты и рад под его дудку плясать.
Дарре сжал зубы, но промолчал. Тила правду говорил, которую он и сам отлично понимал. Пока от второй ипостаси не избавился, любое неверное движение грозило ему смертной казнью. Никакие родители и никакой бывший градоначальник, невесть почему проникнувшийся к дракону симпатией, потом не спасет. И чего ради тогда он позволил себе проявить такую слабость, что чуть не поддался Кёну? Плевать, что тот шесть лет назад был на том самом представлении, где укротитель демонстрировал публике Дарре как собственное имущество, и отлично помнил, как извивался драконыш под ударами плети и как тело его просвечивало сквозь грязные обноски, а губу прошивало отвратительное кольцо. Как бы ни было трудно сохранять спокойствие, в очередной раз переживая три года позора, теперь-то Дарре было, ради чего себя преодолевать. И какое имело значение, что думал о нем Кён, если самые близкие люди дорожили им таким, каков он был, и нуждались в нем?
Зайдя к Эйнарду без стука и даже не интересуясь, свободен ли тот, Тила подвинул стул ближе к столу и взгромоздился на него, взглядом приглашая всех присутствовавших последовать его примеру. Сделал он это с такой решительностью, что ни у Дарре, ни у Эйнарда даже мысли не возникло с ним спорить.
— Сыворотка правды, — с ходу заявил Тила, едва только дверь кабинета закрылась, и лишь потом пояснил: — Я тут мозгами пораскинул, пытаясь понять, кто Кёну об Айлин рассказал. Об этом знали только четыре человека: Ильга и та не в курсе была. Я не говорил, вы с Беанной тоже. Оставался только отец. К нему и отправился с визитом вежливости. Он поюлил, конечно, немного, но шило в мешке не утаишь. Рассказал, сердечный, что Кён несколько раз к нему то так, то эдак подкатывал, все пытался выспросить, как это папаше удавалось столько лет Армелон в узде держать. Но отец послал его подальше: он хоть после явления Божественной Триады шибко благочестивым сделался, а крепкие словеса не забыл. Надеялся, что после этого Кён дорогу к нему забудет. А тот с мировой пожаловал, бутыль заморского вина приволок. Выпили, значит, в знак взаимопонимания, тут отца и повело. Начал ему всю подноготную выкладывать: кто где провинился, у кого какие проблемы с законом были. Ну и про себя, грешного, до кучи рассказал. А Кён, не будь дураком, все это быстренько записал и с собой унес. И в нужный момент воспользовался.