Неожиданно оказалось, что стыд — это лишь малая часть того, что она испытывала. Непонятно, из каких глубин души, на волю выбралось смущение и почти парализовало всегда бойкую и бесстрашную Ану.
Как было просто общаться с Хедином на ножах, в уверенности в своей к нему ненависти и его зеркальном к ней отношении. Но разве тогда он рискнул бы своей жизнью ради спасения ее? Он ведь предпочел Ану родному брату, и вряд ли это можно было объяснить ее предыдущими действиями.
Ана замерла на пороге госпиталя, чувствуя, как внутри переливается неловкость. А ведь вроде бы доброе дело делала и горда должна собой быть. Во всяком случае, когда Эдрику помогала, всегда именно гордость и испытывала.
Что же с Хедином не так?
Ему было очень плохо там, между небом и землей. Кровавая маска на разбитом Кёном и его помощниками лице ничуть не скрывала ужаса в почти черных от расширившихся зрачков глазах; дыхание с каждой минутой становилось все более рваным; пальцы мертвой хваткой вцепились в прутья решетки — так, что Ана побоялась, сможет ли Хедин когда-нибудь их разомкнуть.
Эдрик крутился возле брата, пытаясь как-то подбодрить его, обещая, что их обязательно спасут, что отец найдет способ обхитрить этих уродов, что надо только потерпеть… А Ана почти сразу поняла, что Хедин его попросту не слышит, сражаясь с одолевавшим страхом и явно ему проигрывая. И, когда глаза у него окончательно остекленели, а конечности начало сводить судорогой, Ана сделала то, чего никак от себя не ожидала.
Она всегда считала себя жестким и самодостаточным человеком, не способным на нежности. А тут вдруг подошла к Хедину, осторожно обняла его сзади за плечи и прижалась губами к взлохмаченным, перемазанным грязью и кровью волосам, а потом принялась шептать какие-то успокаивающие слова и даже песню тихонько затянула — одну из тех, что мама пела ей, когда Ана совсем еще крохой была.
Эдрик вытаращился на нее, как на ненормальную, и явно подумал, что она тронулась умом вслед за его братом. Но Ане было все равно. Не могла она смотреть на мучения Хедина, и вовсе не потому, что он пытался до этого ее защитить. И даже не потому, что когда-то спас ей жизнь, зажав рану на виске. Ана пела, а сама ощущала непривычное тепло в груди и острое желание, чтобы ее способ обязательно помог Хедину. Потому что несчастья с ним она бы себе не простила.
Она не заметила, когда Хедина перестало трясти, но в один прекрасный момент почувствовала, как что-то в нем изменилось. И хотя дыхание по-прежнему было трудным, а руки так и пытались раскурочить клетку, Ана поняла, что Хедин начал приходить в себя и, несомненно, заметил и ее объятия.
Ни испугаться, ни пожалеть о своем поступке Ана не успела, потому что кто-то выстрелил в державшего их синего дракона, и Хедин, подмяв ее, приготовился принять удар на себя.
Дальше Ана почти ничего не помнила. Очнулась она в отцовских объятиях, пропустив бой Дарре и явление Божественной Триады. Но ничего из этого не волновало ее столь же сильно, как отношение Хедина и его попытка ей помочь. И вот теперь Ана не знала, чего хочет и как быть с царящей в сердце неразберихой.
Какая-то неведомая сила — наверное, та же самая, что впервые проявила себя в клетке, — вынудила ее обогнуть госпиталь и приблизиться к открытому окну мальчишеской палаты. Соблюдая крайнюю осторожность, Ана заглянула внутрь, втайне надеясь, что не увидит здесь Хедина. Но и этому желанию не суждено было исполниться: единственным пациентом сегодня оказался именно он. Сидел в кровати, оперевшись спиной на подушку и задрав голову к потолку, и Ана не удержалась от вздоха, заметив все еще незажившие кровоподтеки на его лице и торс, накрепко перевязанный бинтами, проглядывающими сквозь полузастегнутую рубаху.
Ана сжала кулаки и приказала себе действовать. Потом зажмурилась и еще раз приказала. Потом повернулась вокруг своей оси и обозвала себя трусливой зайчихой.
Потом полыхнула к себе ненавистью и с ловкостью белки взобралась на подоконник, чтобы следом спрыгнуть на пол палаты и бесстрашно посмотреть Хедину в глаза.
Вряд ли она осознавала, какое способна произвести сейчас впечатление: нарядная, раскрасневшаяся, с горящим взором и самым боевым настроем на лице. Меньше всего на свете Хедин ожидал увидеть ее здесь и увидеть такой — одуряюще красивой и почему-то запыхавшейся, словно она только что удирала от дракона.
Хедин чувствовал себя последним идиотом, но не мог отвести взгляд. Уверен ведь был, что она теперь вообще замечать его перестанет — после такого-то спектакля в клетке. А она… Со свадьбы, что ли, сбежала, коли в таком платье и с головой прибранной? Хедин брата с новой подружкой, решивших пожертвовать торжеством заради него, кое-как выдворил, а с Аной что делать? Мало было позору неделю назад, так еще и сейчас собственной беспомощностью щеголять. Хедин же не по собственной прихоти в госпитале ошивался: все тело ныло и голова раскалывалась при малейшем движении. Эйнард, удостоверившись в правильном срастании костей у племянника и отсутствии других серьезных повреждений, велел просто ждать, когда организм полностью восстановится, а Хедин только сжимал зубы, не желая спорить, усугубляя собственную несостоятельность.