Брат смолчал, хотя и посмотрел на Хедина так, словно испытывал непреодолимое желание врезать ему промеж глаз. А вот Ана не удержалась.
— Снова Вилхе попросил? — так, словно они были одни, уточнила она и вся сжалась, словно ожидая приговора.
— Сам догадался, — буркнул Хедин и, не совладав с собой, уставился в землю. — Я бы свихнулся тогда, если бы не ты, — не узнавая собственный голос, выдал он, просто потому что надо было защитить Ану от чересчур впечатлительного Эдрика, а Хедин не знал как. — Правда. Немного совсем оставалось.
Он помянул еще недобрым словом Энду, а потом захлопнул окно, сославшись на какой-то немыслимый сончас. Эдрик и Джемма недоуменно переглянулись, а Ана вдруг вспомнила недавние слова Дарре, когда она спросила его об утерянной драконьей ипостаси:
— Иногда у людей тоже вырастают крылья.
В эту секунду Ана поняла, что он имел в виду.
Эпилог: Три года спустя
В последние годы ярмарка у Дарре стойко ассоциировалась с божьей милостью. Почему-то именно в это время Создатели вспоминали о его существовании и одаривали с той щедростью, что на самом деле была присуща именно им — великодушным и понимающим. И относящимся к людям, как к родным детям.
Именно на ярмарке боги подарили ему родителей — самых настоящих, о каких Дарре мог только мечтать, когда не изображал из себя надменного гордеца, не нуждающегося ни в чьей заботе.
Именно на ярмарке они вернули к жизни любимую рыжую девчонку, несмотря на его отчаяние, несмотря на то, что Дарре по привычке принялся дерзить даже им в лицо, не забыв обвинить во всех своих бедах.
И потом из раза в раз приберегали для него самые настоящие чудеса.
Например, в позапрошлом году аккурат на ярмарке градоначальник объявил об уравнивании в правах драконов с обычными людьми. И пусть пока этот закон действовал лишь в одном городе, но уже то, что за него проголосовала каждая армелонская семья, значило для Дарре очень много.
А в прошлом году Создатели помогли ему вытащить с того света больного парня, когда даже Эйнард опустил руки. Он-то первым и заприметил эту счастливую пору своего помощника, и Дарре, как бы ни делал вид, что не верит, нынче ждал ярмарки с замиранием сердца. Что-то приготовят для него Создатели — тут главное не пропустить, не отказаться. Как раньше всегда отказывался. За что и огребал, все сильнее разочаровываясь в богах и не желая видеть за деревьями леса.
Теперь все было по-другому. Три года совершенно невообразимого блаженства, за одно лишь мгновение которого Дарре, не задумываясь, отдал бы жизнь, — да только Создатели ничего не требовали.
Случалось, конечно, за это время всякое. И непонимание, и ссоры, и даже слезы Айлин, но теперь они казались не наказанием, а лишь испытанием перед заслуженной наградой. И Дарре постепенно научился не только разрешать конфликты, но и предупреждать их; и Айлин перестала бояться каждого шороха, поверив любимому и благоволившим ему богам.
Нынешняя ярмарка была, пожалуй, самой скромной из всех виденных Дарре в Армелоне. Градоначальник все силы бросил на то, чтобы облегчить жизнь драконов и за пределами своей вотчины, разъезжая по Северным землям и используя все свое красноречие для восстановления мира между двумя племенами, поэтому разворачивать большой праздник у него не было ни сил, ни желания. Однако в душе у Дарре разливалось предчувствие чего-то необыкновенного и невероятно важного. Он одергивал себя, уговаривал угомониться, чтобы не смущать близких необъяснимо счастливым выражением лица, но гнать это ощущение не пытался. Потому что наконец был уверен в благожелательности богов. И они снова его не обманули.
Сентябрьское утро не радовало ни солнцем, ни теплом. Дарре разбудили тяжелые дождевые капли, затарабанившие по стеклу в их с Айлин спальне. Он какое-то время просто слушал их глухой неровный стук, соображая, надо ли сейчас вставать, чтобы отправиться в госпиталь, или сегодня все-таки не его смена. Вылезать из постели в такую погоду совершенно не хотелось. Хотелось, напротив, забиться под одеяло, притянуть к себе мирно спящую рыжую девчонку, напитаться чудным ароматом ее шелковых волос, разомлеть от ее тепла и спокойного дыхания... А потом вдруг увидеть прямо перед собой яркие карие глаза и растечься патокой от лукавой и бесконечно нежной улыбки.
Айлин, конечно, будет выговаривать ему за то, что не разбудил ее вовремя — пекарня, в отличие от госпиталя, требовала от хозяйки ежедневного присутствия, — припоминая поименно всех тех, кого ее опоздание лишит завтрака, но только в ее голосе не будет и капли раздражения, а лишь понимание и предвкушение удовольствия.