Дарре с интересом и некоторой иронией слушал эти истории, стараясь вычленить из них правдивые эпизоды и сложить истинную картину подвига Лила. Спросить у отца прямо наглости не хватало: коли тот сам не счел нужным поведать об этом приемному сыну, значит, не считал необходимостью. Впрочем, поводов для ревности у Дарре точно не было: он как-то пробовал распытать на этот счет Вилхе, но быстро понял, что названый брат знает не больше него самого.
— Отец, говорят, полнеба закрыл, когда в дракона оборотился, — только и заявил по большому секрету и с невероятной гордостью тот. — Жалко, что теперь разучился превращаться, — вот бы посмотреть.
— Взрослые драконы ненавидят людей, — тут же осадила его Ана, хмуря красивые брови, — пора бы и запомнить это, Вилхе! И не смей Дайе просить образ ящера принять: если он нас бросит, я тебе этого никогда не прощу!
Мнения самого Дарре она в расчет не брала, по-прежнему относясь к нему, как к неразумному ребенку. Не сказать, что Дарре это нравилось, но возражать сестре он попросту не мог. Когда это чудо с кукольным личиком и совершенно железным характером начинало говорить невероятно взрослые вещи — такие, что самому Дарре и в голову не приходили, — хотелось только соглашаться, тая от нежности и умиления.
Дарре понятия не имел, что способен испытывать подобные чувства — наверное, совсем не мужские, но слишком теплые и приятные, чтобы стыдиться их или от них отказываться. Особенно когда в глазах Лила проскакивали абсолютно те же эмоции, и столь сильные, что даже он не мог их скрыть. Ана, кстати, и об отце заботилась ничуть не меньше, чем о Дарре, и точно так же пыталась держать его в ежовых рукавицах, как и названого брата. И Лил тоже подчинялся, очевидно, не считая это чем-то зазорным. И только Вилхе постоянно отстаивал право на собственные решения, ссорясь с сестрой, дуясь и все равно защищая ее от любой опасности.
Дарре невольно улыбнулся, берясь за ручку входной двери. Этот дом в последние шесть лет стал его крепостью. Тут он мог укрыться от всех неприятностей: спокойствие проникало в душу с самого порога, ограждая от бед, изгоняя страх, неуверенность, смятение. Он уже привык, что здесь ему рады, и ждут допоздна, и беспокоятся за него. Это изумительное, такое сладкое слово — семья. И волшебное ощущение уюта и собственной нужности.
— Дайе! — озабоченно сердитый голос Аны, так и называющей его полюбившимся чуть исковерканным именем, заставил вздрогнуть, а от ее недовольного взгляда Дарре тут же потянуло осмотреться, не натащил ли он в дом грязи, и перебрать в памяти ее поручения в попытке вспомнить, какое именно он не выполнил. — Ты почему под дождем гулял? Вымок весь! Не мог в госпитале грозу переждать?
Дарре усмехнулся: заботится сестренка. А сама бдит, чтобы никто из-под ее контроля не выбился. Маленький домашний тиран.
Дарре подхватил ее под мышки, поднял, как пушинку, и усадил на какой-то выступ почти под потолком.
— Не ворчи, — заявил он, — как старушонка беззубая. Я, между прочим, на обед торопился: ты обещала мне невероятную вкуснятину, и я не мог ждать из-за какой-то мороси.
— Ничего себе морось: забора из окон не видно! — возмутилась Ана и, уцепившись руками и ловко повиснув на ногах, перевернулась, спрыгнула на пол. Стиснула в кулачке край рубахи Дарре, выжав из той лужицу воды, и неодобрительно посмотрела на брата. — Мало Вилхе зимой с лихорадкой свалился, хочешь следующим быть?
Дарре качнул головой, снова поймал уворачивающуюся сестру и снова устроил ее на смешном насесте.
— Я не заболею, я же дракон, — улыбнулся он и, не заглядывая на кухню, где, судя по доносившимся звукам, хлопотала мать, взбежал в свою комнату. Дракон — не дракон, а переодеться следовало, прежде чем садиться за стол. Жаль только, полотенце с собой не захватил — голову вытереть. Придется потом новые упреки от сестры выслушивать. И как только матери удается ее угомонить?