Чувствую, как легкий учиховский подзатыльник меня пристыжает за это. Не больно, но мозги на место ставит.
– Ох, уж эти дети, – вздыхает медсестра и качает головой.
– И не говорите. – Произнес Итачи, сверля меня взглядом.
Медсестра, улыбаясь, выкатила набор иголок – у меня потемнело в глазах. Ее тонкие пальцы щупали мою руку, и я, не выдержав, дернулась.
– Ты что делаешь?! А вот если бы я тебе вену вспорола? – нравоучительным тоном произнесла она и зафиксировала мой локоть. Я прикусила губу и отвернулась, дабы не видеть, как длинная игла входит в мою вздутую, напуганную, как и я сама, вену. «Как же страшно, Господи». Итачи взял меня за свободную руку, сжал пальцы, придвинулся.
– Что ты дергаешься? – спросил он, наклоняясь ко мне.
– Да я боюсь иголок и всего этого, – пропищала я. Итачи обхватил меня за шею и прижал к себе: я сразу уткнулась в воротник его рубашки.
– Ай…
Я прям слышала звук протыкаемой кожи, как же мерзко.
– Ну вот и все, с первого раза попала, – улыбнулась медсестра, «А ты могла и не с первого?!» – Сейчас поставим капельницу, и через полчаса можете быть свободны.
Я не желала поворачиваться к своей проткнутой руке, но и прижиматься к Итачи тоже. Поэтому высвободила свою ладонь и села ровно, устремив взгляд на прозрачный пакет и трубку, по которой скатывались голубоватые капли.
– Если что-то понадобится, например, корвалол – я буду в соседнем кабинете. – сказала медсестра и вышла, оставив нас одних.
Итачи выпрямился.
– Если так и дальше пойдет, то у меня каждый день будет тяжелый.
– У меня есть отличная идея, как облегчить твою жизнь, – ехидно произнесла я.
– Выкинуть тебя на улицу?
Как-то обидно стало: и пренебрежительный тон, и само предложение. Ну да, по факту – идти мне некуда. Беспризорница, которая от него полностью зависит, которая не имеет ровным счетом ни-че-го, даже своей собственной фамилии. Я промолчала, понимая, что слезы уже собираются в уголках глаз, невесело дернула губами. И как тут на наркотики не залезть было? Я вспомнила, что не увидела, куда Итачи дел пакетик. Может, спросить у него? Еще раз долбануть по его нервной системе, чтобы добить окончательно. Он – мне, я – ему. Почему нет? Нет, он же просто свернет мне шею. Но мне-то терять нечего… Нет, все же с жизнью я не готова прощаться.
Повисла давящая тишина. Рука начала ныть. Я осторожно подвигала ею, но ничего не изменилось.
– В чем дело? – спросил Итачи, заметив мои манипуляции.
– Болит…
– Это нормальная реакция, – хмыкнул он, явно довольный, - насколько я знаю, тебя еще ждут тошнота, мигрень и болезненные ощущения во всем теле.
– Ты садист, – тихо сказала я и посмотрела на него, – удовольствие получаешь от того, что я мучаюсь?
Глаза Итачи сверкнули в свете обжигающе-ярких ламп кабинета.
– Значит, по-твоему, я тебя мучаю? – он повел бровью. – Ну ладно.
Итачи вытащил телефон и открыл дверь кабинета, намереваясь уйти.
– Ты за корвалолом? – фыркнула я, не сдержавшись. Брюнет не оборачиваясь, вышел из кабинета, хлопнув дверью. Я шумно выдохнула. Почему бы мне просто не молчать? Жизнь сразу стала бы проще. А, нет, это я уже пробовало – мне не понравилось.
Какие-то дергающиеся ощущения прокатились по руке. Неприятно. Подкатила легкая тошнота. Я закрыла глаза. Не хватало еще, чтобы меня стошнило прямо здесь.
Итачи вернулся, когда последние капли стекали по тонкой трубке в мою посиневшую руку. За ним вошла медсестра. Я была полуживой: голова болела, рука онемела и приобрела обширный синяк, общая слабость, тонкие отголоски боли в костях и жуткая тошнота.
– Ну, как ты себя чувствуешь? – учтиво спросила медсестра, доставая иглу из моей вены. Интересно, у нее со зрением все в порядке?
– Прекрасно. Можно повторить? – хмыкнула я, прижимая к себе руку. Итачи сжал челюсти. Медсестра немного осуждающе посмотрела и убрала капельницу.
– Она болезненно худая. Проследите, чтобы ела нормально. – Вздохнула она.
Итачи коротко кивнул.
– Пойдем. – Сказал он и открыл дверь. Я медленно встала, боясь, что ноги мне откажут, но нет, кое-как плелась за ним, как побитый уличный котенок. Что состояние, что ощущение были идентичны.
В машине меня еще и укачало вдобавок. Поэтому, как только мы оказались в квартире, я понеслась в ванную прочищать желудок(пустой) – таких сильных спазмов у меня никогда не было. Чуть не выплюнув измученный орган, я на автомате залезла в душ, покрываясь гусиной кожей от прохлады воды, но зато приходя в трезвое сознание. Ненадолго. И моментально как я вылезла из душа и натянула пижаму, так все навалилось снова. Я чуть взвыла и спустилась вниз.
Итачи с кем-то говорил по телефону на лоджии. На еле гнущихся ногах я дошла до дивана и уронила свое мучающееся тело в подушки. Больно. Как будто в каждый сустав воткнули по иголке и медленно там ковырялись. Снова завыла.
– Очень плохо? – услышала я низкий голос откуда-то издали, но открыв глаза, поняла, что Итачи совсем рядом: сидит, упирая локти в разведенные колени и переплетает длинные пальцы.
– А ты все упиваешься? – «нет, так не выглядело», – можно мне какое-нибудь обезболивающее?
– Нельзя накладывать на раствор другие медицинские препараты – реакция может быть непредсказуемой, – ответил Итачи, смотря на свои сцепленные пальцы.
– И откуда ты столько знаешь об этом? Баловался, да? – фыркнула я и тут же скрутилась в клубочек от болезненного спазма внутри, – блин…
Итачи поднял голову и устремил долгий взгляд в стену, даже сквозь нее. Я лежала, не двигаясь, наблюдая за идеальным профилем брюнета, который немного двоился. Медленно выскользнула черная прядь шелковых волос и скользнула по скуле. Итачи сразу отправил ее за ухо.
– Я баловался ровно так, как Саске сейчас. Именно поэтому я за него спокоен – дальше травы дело не пойдет. Я потерял к этому интерес довольно быстро, а вот мой друг, Шисуи, нет. – Итачи облизнул губы. – После травы пошли марки, таблетки, потом порошок в десны, в вены… На тот момент, а это было пять, почти шесть лет назад, на пике был «Цукуёми», но он слишком быстро поражал внутренние органы: трех-четырех раз хватало, чтобы отойти в мир иной. Но порочная прелесть была в том, что после него не было ломки, были только до сумасшествия приятные нервные импульсы, которые неплохо так подсаживали, – Итачи запустил пальцы в длинную челку и подпер ладонью висок, повернулся ко мне. – Сложно достать, стоил бешеных денег. Но тот, кто ищет – всегда найдет, да, Харуна? Я смотрю, серьги загнала.
По его лицу пробежалась грустная улыбка.
Я прикусила губу, чтобы не взвыть от боли: кажется ребра защимили легкие.
– Шисуи тоже нашел. А я слишком поздно заметил: тогда ведь уже жил в Англии: много учебы, да и других дел тоже, здесь бывал редко, – брюнет понизил голос, скользнул по мне невидящим взглядом. А я безмолвно слушала его, понимая, что повела себя как полная дура. В очередной раз. Как будто наркотики могли решить мои проблемы…
– Мой лучший друг умер от поражения внутренних органов.
– А ты потом очень долго корил себя. – Тихо предположила я, сжимая подушку. Итачи проигнорировал мое высказывание, но по его лицу было понятно, что он и сейчас порой думает об этом.
– “Аматерасу” – это облегченная версия “Цукуёми”. Наркодиллерам не выгодно было, чтобы торчки после двух-трех доз уходили на покой. До летального исхода теперь доз надо больше, а больше доз – больше денег. – Итачи замолчал, устремляя усталый взгляд в пол.
Ну, я же не знала… Осторожно толкаю его бедро ногой, движимая мукой проснувшейся совести.
– Прости… – тихо сказала я.
Итачи продолжил таким же задумчивым тоном.
– Нет, это ты меня прости. Не думал, что может до этого дойти, привести к таким последствиям, – он повернулся ко мне: ониксовые глаза медленно обвели меня напряженным взглядом. – Я виноват. Где-то ошибся, просчитался. Не понимал, что ты еще ребенок. Или просто не хотел понимать…
«И почему ты раньше не мог додуматься до этого?» – злая мысль уколола меня в висок. Агрессия накатила волной и тут же растаяла от его осторожного прикосновения. Длинные пальцы прошлись по моей оголенной лодыжке, вызывая теплую волну в и так пылающем от боли теле.