– А хай тоби грець! Ложись!
Дикий грохот взрыва потряс пространство, явно не привыкшее к такому шуму. Как только эхо его прокатилось по окрестностям, на мгновение воцарилась мертвая тишина, но ее скоро разорвали вопли контуженных, оглушенных и напуганных дикарей. Уцелевшие набросились на самую привычную и доступную пищу – своих неудачливых товарищей.
Пятеро туземцев пробежали мимо Салонюка, торопясь на неожиданное пиршество.
– Угунда каюка! Амба снуп-снуп! – выкрикивали они на ходу.
Нельзя утверждать, что грохот взрыва не произвел на дикарей совершенно никакого впечатления, но чувство голода приглушало страх до тех пор, пока дикарь не хватал добычу и не покидал опасной поляны. А еще их подстегивала злоба на партизан, которые увели их законную свинью из сооруженной ими лично ловушки.
Салонюк, держась за уши, крикнул Сидорчуку.
– Кидай ще, зараз воны вси туда втикуть!
Сидорчук, довольный удавшейся местью, швырнул в том же направлении вторую гранату, кровожадно выкрикивая при этом:
– Мьясо! Свиже мьясо для людоедив! Налетай скорише, бо всим не хватыть!
Дикари ответили воплями:
– Чванугунда! Саматака шмунипа юк-юк!
Однако разбегались, сверкая пятками, и на поляне их с каждой секундой оставалось все меньше и меньше. Что явно свидетельствовало о полном превосходстве боевого духа и военного мастерства доблестных партизан над превосходящими силами противника.
Только последний «папуас» все еще цеплялся за ногу Маметова, пытаясь ее укусить, понимая, что это его последний шанс прихватить с собой лакомый кусочек. Перукарников обрушился на него, как карающий меч правосудия, и принялся пинать сапогом в задний фасад.
– Я тебе покажу, образина, как партизан жрать!
Маметов тоже перешел в наступление, орудуя направо и налево прикладом жабодыщенской винтовки и тараторя:
– Не можна моя забижать, не можна моя забижать!
На поляну, нарезая второй круг, вырвался улепетывающий Жабодыщенко, а за ним с явным отставанием – ватага туземцев.
– Ну шо вы до мене причепылысь! – надрывался Микола.
Дикари подвизгивали:
– Мемека джагобумба! Смакота мунуп! Укаюка чоп-чоп смока!
Тут Жабодыщенко споткнулся о корень дерева и грохнулся на землю. При этом он выпустил кусок мяса из рук, дикари завопили еще громче, подхватили его и метнулись назад, в заросли.
Жабодыщенко, едва не плача, проговорил:
– Ой, моя свыня… Чи хто повирыть, що сперва якась мерзота такого зайця сперла, а зараз ось свыню якись нещасни папуасы слямзилы?
– Мунапа каюка! Смока о!… – донеслось из леса. Судя по крикам, свинья действительно пришлась похитителям по вкусу.
Салонюк вздохнул с невыразимым облегчением:
– Кажись, все.
Сидорчук с интересом спросил у него:
– Товарищу командир, а чого вы не стрелялы, у вас така гарна позиция була?
Салонюк растерянно ответил:
– Та зрозумиешь тут, хто це таки. Я спочатку думав, шо це диты якись оголодали, мабуть з пионерського табору, чи в индейцив грают. Хиба можно в дитыну стриляты?
Сидорчук почесал в затылке:
– Це иноземни диты, бо у нас на Сели так не говорять и себе не поводять.
Перукарников собирал разбросанные вещи и бормотал под нос:
– Да теперь и ежу понятно, что это не дети, а племя каких-то недомерков, к тому же людоедов.
Жабодыщенко, все еще лежа на земле, продолжал стонать:
– Позор на мою голову, таке нижне та смачне мьясо загубыв. Шо ж мы тепер исты будемо?
– Не стогни, Микола, ще знайдеться для теби мьясо, – подбодрил его Сидорчук, помогая встать на ноги и отряхнуться.
– Та де ж ще таку гарну свынку взяти? – не унимался Жабодыщенко. – Таку красыву, та таку… ну таку, як ото сон в литню нич.
Салонюк счел необходимым вмешаться и прекратить это безобразие.
– Дывись на Маметова, – укорил он, – вин, наприклад, зовсим не йив и не хныче.
Маметов охотно разъяснил свою жизненную позицию:
– Моя не можно такое есть, моя другое любить.
Жабодыщенко это утешить не могло, и пример Маметова совсем не освещал ему путь в радостное будущее, наполненное откормленными свиньями:
– Та вин же чучмек, ему все одно, що папуаси свыню вкралы.
Салонюк понял, что теперь ему предстоит до скончания века слушать сагу о похищенной злобными туземцами свинье и об умирающем от голода Жабодыщенко. Нервы его не выдержали подобного испытания, и он полез в свой мешок. Добыв оттуда порцию своего жаркого, Тарас протянул его несчастному Жабодыщенко:
– Ось тоби мое мьясо, тримай, тильки не плач, бо тошно на тебе дывыться.
– Дякую, товарищу командир, – расцвел Микола. – Оце справжний поступок командыра и коммуниста.
– Ой! – замахал на него руками Салонюк. – Ой, тильки цего з мене годи. Треба швыдше збиратысь, поки бисовы папуасы знов не поверталысь.
Была в Дартском замке главная секретная комната.
Любой психиатр признал бы в ней комнату для буйнопомешанных, склонных к членовредительству. Прелестная такая комнатенка, обитая стегаными розовыми матрасиками. Высидеть в ней долгое время было не под силу никому, потому что даже воздух проникал сюда с трудом. Зато и звукоизоляция была гарантирована.
Именно сюда Оттобальт наведывался во дни приездов драгоценной тетушки, чтобы отвести душу и поорать в свое удовольствие всякие неприличные слова. Это был не выход, но хоть какое-то облегчение. Иначе несчастный король все-таки сбежал бы в какие-нибудь пещеры и заделался настоящим отшельником.
В секретную комнату полагалось приходить со своей подушкой, чтобы было на что сесть.
Итак, секретная комната Дартского замка. И в ней мы наблюдаем трех заговорщиков. Короля Оттобальта Уппертальского – сидящего на красной подушке с вышитым на ней золотисто-коричневым жильцутриком; мага Мулкебу, сидящего на произведении искусства в красно-сине-серо-зелено-желто-оранжево-малиново-сиреневую узенькую полосочку; а также полиглота Хруммсу, взгромоздившегося на голубую в розовый горошек маленькую подушечку.
– Значит, так, Хруммса, – заговорил его величество Оттобальт, – тебе предстоит ответственная миссия – гостей наших сопроводить по дороге из королевства, все им растолковать, но по мере необходимости. Лишнего не болтать, а сообщать только то, что в наших интересах. Понятно?
Хруммса даже несколько обиделся:
– Понятно, не вчера родился.
– Раз дракон ищет Белохатки, – вздохнул король, – будут они ему. Вот же приспичило разыскать эти никому не нужные Белохатки, теперь придется ругаться с Мароной из-за лишних расходов. – Оттобальт несколько отвлекся и горячо заговорил: – Иногда у меня складывается такое впечатление, что моя собственная казна мне не принадлежит. На рыцарей тратиться нельзя, на дракона – нельзя, на редкостных разводных мульчапликов – тоже нельзя. Скоро он начнет считать каждый лишний кусочек пыр-зик-сана, который я кладу себе в рот. Это разве жизнь?
Хруммса и маг сочувственно покивали головами. Они не понаслышке знали о рачительности министра Мароны. Каждому из них в среднем два раза в месяц приходилось выслушивать длинные и скучные нотации, в которых первый министр указывал на недопустимо большие размеры положенного им жалованья. Особенно страдал от него Мулкеба, которого Марона то и дело пытался приспособить по хозяйству и сэкономить на этом тысячу-другую тулонов.
– Этой частью займется Мулкеба, – внезапно сказал король, возвращаясь мыслями в загадочные Белохатки. – От тебя же, Хруммса, зависит, удастся ли убедить его драконоподобие, что их огнедышество ползет в правильном направлении и творит уместные вещи. – Король яростно почесал встопорщенную бороду. – Кто его знает, что опасный зверь ищет в этих Белохатках и что оно вообще такое? Может, там девственницы собираются примерно раз в году, чтобы отпраздновать чего-то такое. – Он пошевелил пальцами. – А может, это место встречи драконов, которое нельзя изменить.
Хруммса не удержался от комментария:
– Тогда мое путешествие пройдет под лозунгом: «Драконы всех стран, соединяйтесь!»