– Именем закона, напоминаю вам… – начал инспектор Квин.
– Не беспокойтесь, инспектор, – перебил его Марш, – свои права я знаю, но мне бы хотелось сделать заявление. Это очень важно.
Повинуясь какому-то необъяснимому чувству, Эллери бросил ему из шкафа халат, и теперь Марш расхаживал в нем по комнате. Неприятное чувство от этого только усилилось. А Марш рассказывал, как отец его погиб в катастрофе, а мать, так и не сумевшая выйти замуж второй раз, превратилась для него в настоящую фурию.
– Именно она меня и испортила. Я был не единственным ребенком, а ей всегда хотелось только дочку. Она начисто отрицала мою принадлежность к мужскому полу – возможно, и подсознательно. Настоящая старая дева викторианской эпохи. Можете верить, а можете нет, но я всегда носил длинные платьица и волосы, а в куклы играл до тех пор, пока не пошел в школу. Да еще это имя Обри. Как я его ненавидел! Можете представить, чего я натерпелся от мальчишек. Постоянно приходилось драться за свою честь. Но я мог за нее постоять. В конце концов я приучил-таки каждого называть меня Элом.
Но зло уже сотворилось. Без отца, который мог бы нейтрализовать влияние матери, я не сумел противостоять женскому укладу нашего дома. И понял это только на втором курсе Гарварда. Я давно удивлялся, что совсем не интересуюсь девушками, как остальные парни, а только делаю вид, будто увлекаюсь ими. В конце концов я сообразил, что и к Джонни меня тянула не одна мужская дружба… Правда, я никогда ничего не демонстрировал. Вынужденная необходимость скрывать свои настоящие чувства стоила мне немалых сил. Надо было что-то предпринимать. И однажды в баре, расположенном довольно далеко от университета, произошло мое первое любовное приключение. За ним последовали еще и еще. Я становился каким-то наркоманом. Но противился своим чувствам изо всех сил, ощущая после каждого нового эпизода лишь стыд и вину. Даже начал заниматься боксом, но, когда стало ясно, что корень зла все в той же проклятой тяге к мужчинам, бросил и его.
Марш подошел к стене рядом с кроватью и нажал на кнопку. Открылась потайная дверца, и за ней показался бар. Дрожащей рукой Эл схватил бутылку «Бурбона» и, наполнив себе объемистый стакан, осушил его до дна, не запрокидывая головы.
– Никто ничего не подозревал – ни ты, Эллери, ни Джонни. Я всегда старался сдерживаться, не связываясь ни с кем, кто имел хоть малейшее отношение к университету, даже если этот человек не прочь был сблизиться. Все свои знакомства я завязывал, большей частью, в нижних районах Бостона. Я безумно боялся разоблачения и так сильно страдал, что не могу вам даже описать.
Ну а второе мое несчастье заключалось в одиночестве. Короче говоря, я начал пить столь неумеренно, что до сих пор удивляюсь, как еще не превратился в алкоголика. Думал даже обратиться к психиатру. Но не смог. Просто не смог.
Сделавшись после смерти матери наследником ее состояния, я понял, что окончательно погиб. Ибо теперь был независим и богат…
Марш замолчал и, снова хлебнув «Бурбона», заговорил опять:
– Простите, что я коснулся таких деталей. Сейчас перейду к основному. Понимаете, с той поры, как мы с Джонни летали в Лондон, мне все время казалось, будто он все разгадал. Правда, никаких видимых причин для такого предположения не было. Только теперь до меня дошло, что подобная идея родилась под влиянием непреодолимой тяги к нему. Постепенно во мне зрела уверенность, что Джонни все эти годы вел такую же жизнь, как и я.
Сейчас эти мысли даже я считаю абсурдными, но тогда желание буквально затмевало мой разум. Я постоянно ловил на себе его многообещающие, как мне чудилось, взгляды… И в конце концов решился: тем вечером в Брайтсвилле взоры его были особенно загадочными.
Заранее я выкрал платье, парик и перчатки. У меня уже не было сил сопротивляться. Я мог думать только о Джонни и нашей любви. Когда он поднялся к себе, мне стало еще хуже. Казалось, эти проклятые женщины никогда не разойдутся. Но вот, наконец, ушла и последняя.
И хотя тогда я довольно много выпил, но все-таки догадался выждать, пока остальные не уснут. Надел платье, парик, перчатки, достал из чемодана косметику и преобразился в женщину. Даже фальшивые ресницы наклеил.
Марш так надолго замолчал, что Квины посмотрели на него с удивлением. Наконец, он встряхнулся, словно собака.
– Выглядел я совсем неплохо. Вы же знаете страсть Джонни к высоким женщинам. Правда, мне пришлось идти босиком. Женские туфли не налезали, а мужские ботинки я, естественно, надеть не мог. Согласитесь, что это было бы смешно.
Марш снова умолк, а Эллери вспомнил Эйнштейна с его теорией относительности. Эл боялся показаться смешным в мужских ботинках! Интересно, а что он думал, натягивая женское платье?