— Подключив сонар к специальным образом переделанной ламповой панели.
— И когда же ты решил не сообщать им про скважину?
— Я и не собирался делать этого.
Спарроу облегченно вздохнул.
— Я приказал Беа взять детей и обратиться в Безопасность, как только мы выйдем в море, и с «Рэмом» нельзя будет связаться. Гарсия замолк.
— Попробуй заснуть, — сказал Спарроу.
Гарсия лишь фыркнул:
— Джонни, что там показывает твоя стрелочка?
Тот поглядел на капитана. Тот разрешающе кивнул.
— Возможность смертельного исхода, — сказал Рэмси.
— Возможность смертельного исхода, — повторил Гарсия.
— Но уровень радиации в крови снижается.
— Хочешь, мы закатим тебе сейчас повышенную дозу дефосфатов и декальциатов? — спросил Спарроу.
Гарсия поглядел на него с иронией.
— Хотите подольше потянуть эту глупую битву? — он усмехнулся. — Если хотите колоть, валяйте. Только лучше морфий, шкип. Дадите? — Его усмешка превратилась в ухмылку черепа. — Зачем вам возиться со мной? Спарроу вздрогнул, потом сделал глубокий вдох. — Для него это единственный шанс, — сказал Рэмси. — Если только можно назвать это шансом.
— Ладно, — сказал Спарроу. Он подошел к шкафчику с лекарствами, отобрал шприцы и вернулся.
— Морфий, — напомнил ему Рэмси.
Спарроу поднял ампулу, показывая ему.
— Спасибо вам за все, капитан, — сказал Гарсия. — Одна просьба: вы не присмотрите за Беа и ребятишками?
Спарроу быстро кивнул, наклонился и сделал уколы: один, два, три.
Они следили за тем, как действует наркотик.
— В машине еще осталось восемь перемен крови, — сказал Рэмси.
— Установи максимальную скорость прохождения.
Рэмси отрегулировал вентиль.
— А теперь, Джонни, я хочу услышать всю эту историю от тебя самого, — сказал Спарроу, не отрывая взгляда от Гарсии. — В принципе, вам все уже известно.
— Я хочу знать все детали.
Рэмси подумал: «Выдерживать роль в стиле „плаща и шпаги“ было бы смешно. Спарроу вычислил меня уже давно, скорее всего, виной тому Гарсия. Я же метался вслепую, не сознавая этого. Или сознавая?» К нему вернулось непонятное чувство опасности.
— Ну? — настаивал Спарроу.
Чтобы собраться с мыслями, Рэмси спросил:
— Насколько подробно?
— Начни с самого начала.
Рэмси внутренне скрестил пальцы и подумал: «Вот он — кризис. Если Спарроу и вправду психически ненормален, он сорвется. Но рискнуть надо. Я не знаю, как много ему известно. Проколоться нельзя». — Начинай немедленно, — настаивал Спарроу. — Это приказ. Рэмси тяжело вздохнул и начал от звонка доктора Оберхаузена и совещания у адмирала Белланда в первом отделе службы Безопасности. — А эта телеметрическая аппаратура? — спросил Спарроу. — Что же она рассказала обо мне?
— Что вы как бы часть подлодки. Вы реагируете не как человек, а будто один из механизмов или приборов.
— Так я машина?
— Если хотите — да!
— А ты полностью доверяешь своей черной коробочке?
— Выделения желез не умеют лгать.
— Надеюсь, что это так. Но вот интерпретация может быть ошибочной. Не думаю, что ты правильно отградуировал ее, когда мы находились на глубине. — Что вы хотите этим сказать?
— Ты помнишь тот день, когда чуть не сошел с ума у себя в мастерской? Рэмси вспомнил свои страхи, невозможность даже шевельнуться, успокаивающее влияние Спарроу. Он кивнул.
— Как бы ты назвал это состояние?
— Временный нервный срыв.
— Временный?
Рэмси удивленно поглядел на Спарроу.
— А что общего здесь с нашей проблемой?
— Мог бы ты сказать, что твое поведение на борту «Рэма» всегда было разумным?
Рэмси почувствовал, как горячая кровь прилила к лицу.
— Капитан, а какая машина вы сейчас?
— Счетная, — ответил тот. — А сейчас послушай меня, слушай внимательно. Здесь, на подводных буксировщиках, мы, как человеческие существа, обязаны приспосабливаться к огромному психическому давлению, при том оставаясь дееспособными. Мы уже адаптировались. Одни в большей степени, другие в меньшей. Одни — по-своему, другие — как-то иначе. Но каким бы ни был способ адаптации, всегда остается одна проблема: с точки зрения людей, живущих давлением, наша адаптация не выглядит как нормальное поведение. — Как вы знаете об этом?
— Уж знаю. Как ты сам наблюдал, моя личная адаптация машиноподобна. Рассматривая это в свете обычной человеческой нормальности, вы, психологи, даже придумали для подобной адаптации свой термин. — Расщепление психики, шизофрения.
— Вот я и расщепил свою жизнь с точки зрения психики, — сказал Спарроу. — Во мне есть какая-то часть, можешь назвать ее цепью, схемой, которая поддерживает меня здесь, на глубине. Эта часть во мне верит в потусторонний мир, потому что он в ней имеется… Рэмси напрягся.
— Но что не дает мне права всегда быть таким; таким, каким, я бываю здесь? — спросил Спарроу. Он потер длинными пальцами свою щеку. — Мне хотелось знать, почему я делаю, поступаю так, а не иначе. Поэтому я стал себя изучать, анализировать, рассчитывать поведение в каждом случае, который только мог представить. Я был совершенно безжалостен к самому себе.
Он замолчал.
Заинтригованный его словами, Рэмси спросил:
— И?
— Я понял, что я псих, — ответил Спарроу. — Но мое безумие проявляется так, чтобы наилучшим образом приспособиться к своему миру. Это приводит к тому, что мир делается «психованным», а я нормальным. Не психически здоровым, не здравомыслящим. Нормальным. Приспособленным. — Так вы говорите, что мир шизоиден, расщеплен, фрагментарен? — А разве это не так? — спросил Спарроу. — Где в нем не разрушенные полностью коммуникативные связи? Покажи мне полнейшую социальную интеграцию.
Он медленно покачал головой в жесте отрицания.
— Все это давление, Джонни.
Рэмси на мгновение отвлекся, чтобы поглядеть, как идет кровообмен в теле Гарсии. Он посмотрел на инженера, лежащего под действием наркотика. Лицо у того расслабилось, стало спокойным и миролюбивым. На какое-то время для него давление исчезло.