— Это точно ханрю? — шептались вокруг, корейские слова перемежались с неразборчивым грубым наречием. — Рэ Вон не ошибся? Ханрю — женщина?
Йонг не понимала, чем заслужила подобное, и попыталась оглянуться: вдруг за спинами окруживших ее людей покажется макушка сонбэ, который идет за ней, чтобы все объяснить и успокоить. Но его не было, Йонг видела только провожающих ее взглядом мужчин, а потом пропали и они — широкие тяжелые двери главного дома открылись перед ней, впустили ее и воинский отряд, и тут же закрылись с громким скрипом. Что не предвещало ничего хорошего.
— Садись, — приказал ей все тот же воин сиплым голосом. Перед Йонг поставили стул — прямо в центре тускло освещенного, огороженного деревянными балками зала.
— Я не понимаю…
— Садись или я посажу тебя! — прорычал воин — девушке пришлось подчиниться. Она бы села и без приказов: ноги едва ее держали, а невыраженный плач, рвущийся из груди, стягивал все нутро, отчего держать себя прямо становилось невыносимее с каждой секундой, проведенной в душном зале.
Йонг села, ее тут же схватили за руки, увели их за спинку скрипучего стула и стянули веревкой. Она… она теперь пленница?
Еще утром все, что волновало девушку, заключалось в сонбэ и его улыбке, а теперь она каким-то невероятнейшим образом оказалась на грани жизни и смерти. Жизнь утекала из ее груди с каждым тяжелым выдохом, а смерть дышала в спину, обнажая клинок меча. Нет, не думать об этом. Может быть, суровые воины не станут ее убивать, а всего лишь припугнут пленом и отпустят… обратно к черной дыре.
Воины разошлись по углам, растянулись вдоль стен и остались стоять там молчаливыми наблюдателями. Йонг сидела на стуле со связанными руками и молча плакала.
Здесь было душно, и воздух лип к коже, тяжелый от грубого сладкого аромата, витавщего в метре от пола. Слезы на щеках Йонг тут же высыхали, превращаясь в белые соленые дорожки, слипались от туши ресницы, тушь стекала по щекам, а горло уже саднило до боли — девушка сдерживала себя, чтобы не разрыдаться окончательно.
— Для слез тут нет места, — раздался в тени колонн мужской голос.
Его обладатель шагнул в тусклый круг света — от многочисленных свечей, окружавших зал по периметру, — и превратился в мужчину средних лет, облаченного в доспехи. Сонбэ сказал, что Йонг очутилась в Чосоне, но пока что все люди, которые ей попадались, выглядели совсем не корейскими воинами. Мужчина перед ней был в кирасе — металлические пластины, стянутые шнуром, закрывали живот и грудь, наплечники держались на широких плечах, по их обрамлению текла, точно кровь, ярко-алая нить шелкового шнура. Такие доспехи назывались о-ёрой — Йонг рассматривала подобные им в витрине пусанского исторического музея с пяти лет, почти каждый год.
Такие доспехи носили японцы, и мужчина был не простым воином, а самураем, чья семья могла похвастаться знатным происхождением.
Самурай держался прямее и статнее тех воинов, что привели к нему Йонг.
— Честно говоря, я удивлен, что вижу здесь женщину, — сказал мужчина на устаревшем корейском. Йонг присмотрелась к нему и не заметила ни меча на поясе, ни колчана со стрелами за спиной. — Мои люди тоже удивлены. До вас мы видели гостей из Священного Города совсем иного толка.
— Ваши… люди, — с сомнением начала Йонг, поборов новый приступ слез. — Меня похитили?
— Ох, я бы не стал использовать такие выражения, — покачал головой мужчина. Ему поставили стул прямо напротив девушки, и он сел с абсолютно прямой спиной. У него была бледная кожа, узкие глаза в тисках выпуклых полных век, узкое лицо и редкая борода. Шлема Йонг не заметила, да и выглядел самурай так, будто надел доспех специально для нее. Мама на своих экскурсиях рассказывала Йонг, что о-ёрой нередко передавались из поколения в поколение в качестве знака престижа, фамильной ценности. Но выглядели доспехи рабочими — на отдельных пластинах в отблесках свечей выделялись засохшие, точно ржавчина, пятна… крови?
Должно быть, Йонг спятила. Откуда бы в Чосоне, даже если он ей не пригрезился, мог быть этот японский воин?
— Как вы находите это место? — спросил мужчина.