Три десятка фьяллей, чьи старшие были названы, остались с пленными, а остальные, еще не остыв, бегом бросились вслед за Торвардом к селению – большому, почти на сотню дворов, которые располагались вдоль нескольких улиц, впрочем весьма беспорядочно застроенных. Здесь они уже почти не встречали сопротивления, поскольку все мужчины, способные носить оружие, остались на поле битвы. При виде сэвейгов население разбегалось. Нашлось несколько богатых домов, состоящих из множества покоев, и вот тут еще кое-кто встретил пришельцев с оружием, но и с ними было быстро покончено.
Еще до наступления темноты все селение оказалось в руках сэвейгов. Пленных согнали и заперли в сараи, предварительно убедившись, что там нет ничего ценного. Здесь уже нашлась добыча получше. Захвачено было много скота, зерна, прочих съестных припасов. До самого вечера и даже ночью при свете факелов сэвейги обшаривали жилища, перетряхивали все пожитки, выискивая что-нибудь ценное. Украшения, более дорогая посуда, оружие и хорошая одежда – все годилось. В больших домах разместились дружины кораблей со своими вождями, кому не хватило места, те заняли дома попроще. Во дворах горели костры, жарились свиные, бараньи, бычьи туши, разрубленные на несколько частей, в погребах нашлось пиво. Сэвейги ели мясо, пили пиво, хохотали, хвастались друг перед другом добычей, пели песни. Вожди клялись Торварду в вечной преданности и предвкушали новые блестящие победы, которые одержат вместе с ним.
– У нас более двух сотен пленных! А то и трех! – говорил ему Фродир Пастух. – Там есть и мужчины, и женщины, много молодых – отличный товар! Я там, на Большом острове, в Ярлсхофе, говорил с одним человеком – он обещал, что возьмет у нас пленных по хорошей цене, по три серебряных эйрира за мужчину и четыре за женщину. Тут такое состояние, конунг!
– Наш поход только начался, нам некогда возиться с пленными! – отвечал Торвард. Он был утомлен и лихорадочно весел, много пил, и ему было так жарко в палате с горящими очагами, что он все время дергал распахнутый ворот рубахи, точно хотел разорвать. – У нас будет еще десять раз по столько!
– Если ты не хочешь брать пленных, тогда давай я их возьму! – просил Фродир, хевдинг родом из Хэдмарланда. У себя на родине он был знаменит благодаря своим многочисленным стадам, за что и получил прозвище Пастух, но летом всегда ходил в походы, неплохо наживаясь на добыче. – Конунг, глупо терять столько денег! Ведь их даже не надо далеко везти! Если бы приходилось ехать с ними в Винденэс, тогда я понимаю, но тот человек обещал ждать в Ярлсхофе до середины лета! Можно за несколько дней доехать, продать ему пленных, получить свои деньги и вернуться! Мы ничего не потеряем!
– Я не торгаш, чтобы откусить первый кусок и тут же бежать менять его на деньги! – в досаде крикнул Торвард. – Зачем возиться с людьми, когда тут рядом лежит живое золото и серебро, и за ним не надо никуда ехать, ни к каким-таким троллям в Ярлсхоф! Я только начал поход, а ты уже хочешь, чтобы я вернулся!
– Да нет же, конунг, я говорю только, что…
– Заткнись! – рявкнул Торвард и грохнул кулаком по столу. – Мне надоели эти торгашеские разговоры! Я пришел сюда за славой, и мне нужна слава не среди купцов Винденэса!
– Тогда отдай мне пленных, и я… – Фродир не отступал, хотя покраснел от досады, что с ним обращаются так грубо.
– Мы пошли в поход вместе! И мы будем вместе до конца, вместе прославимся или вместе погибнем! Ты знал, кто я такой, когда просился идти со мной! Я никогда еще не отступал и не довольствовался добычей из первой же жалкой деревни! Если уж я пришел сюда, я не уйду, пока вся эта земля не покорится мне, вся, ты понял! Мне мало добычи, которую можно взять один раз! Я собираюсь завоевать эту землю, чтобы она целиком и полностью признала меня своим господином и платила мне дань! Ты понял?
– Я понял, конунг! – Фродир сжимал кулаки, чтобы не сорваться и не ответить криком на крик, поскольку был не так безрассуден, чтобы спорить с Торвардом.
Конунг фьяллей не просто был сильнее – от него исходило ощущение такой могучей, темной, недоброй мощи, что даже находиться рядом с ним было тяжело. В душе его горел черный злой огонь, и даже его собственная дружина задыхалась в дыму этого огня.
– Ну, зачем ты так горячишься, конунг! – Сельви не мог не вмешаться, хотя понимал, что едва ли будет толк. – Этот бережливый человек просто не хочет, чтобы наша доблесть пропала зря. Какой смысл брать пленных, чтобы потом их просто отпускать? Пусть он выберет самых лучших, самых молодых и приятных на вид, потому что все три сотни он на своем «Вепре» не увезет, пусть продаст их на Большом острове, а деньги поделим, поскольку добыча общая. Правда, Фродир, ты можешь еще догнать нас и привезти нам нашу долю, а можешь оставить ее у Эйфинна ярла, и мы заберем ее, когда будем возвращаться.
– Нет, – отрубил Торвард. – Никто никуда не поедет. Я привел сюда шесть кораблей и пять сотен дружины, и моя дружина не станет меньше, пока люди живы. Я не позволю войску расползаться, как мелким шавкам, с клочками мяса в зубах. Я не собираюсь дробить свои силы. Мы останемся вместе, и тогда мы захватим столько, что твой корабль будет нагружен не пленными, а чистым золотом и серебром!
– Сколько ты там выручишь за этих пленных? – утешал Фродира Халльмунд. – Да твой «Вепрь» больше восьми десятков не поднимет, сорок у тебя своих, а значит, больше сорока человек ты не возьмешь. Стоит ли возиться с такой мелочью?
Фродир только поджал губы и не ответил. Он хорошо умел считать и уже успел умножить сорок человек на четыре эйрира и пересчитать в стоимость коров – его знаменитые стада возросли бы весьма значительно, а уж каких тканей для женщин, посуды для стола и вина для пиров можно было бы накупить в Винденэсе! Даже если бы ему отдали сорок лучших пленников, он уже считал бы, что сходил в этот поход не напрасно. Фродир Пастух был больше хозяином, чем воином, и не понимал стремления Торварда к новым битвам, когда можно получить прибыль звонким серебром, не проливая больше своей крови!
Но дальше спорить у него не хватило смелости, а может, хватило благоразумия не злить вождя.
За полночь Торвард разогнал своих людей спать, оставив только дозорных, поскольку уже завтра собирался двинуться дальше. Некоторые уговаривали его задержаться здесь хотя бы на один день, потому что понимали, что завтра многие головы будут болеть, но Торвард не хотел ждать. Раненых в его войске было мало, и он не желал задерживаться.
– Не понимаете вы, дубовые головы, что, пока вы тут будете мучиться похмельем, вся наша добыча разбежится! Да оторвите Анлейва от бочки, тролли б его драли, он же завтра точно не встанет! А бочку лучше с собой возьмем, пиво и завтра пригодится! Тут где-то за лесом усадьба их короля. Вы только подумайте, какая добыча ждет нас там, если в простой деревне нашлось целых восемнадцать золотых браслетов! Если никто ничего не припрятал, но я ему не завидую.
Сам Торвард поспал всего пару часов и уже до рассвета снова был на ногах, обошел всех дозорных и некоторых уснувших разбудил хорошим ударом в ухо. Утром он собирался вести войско на поиски королевской усадьбы, но выступить удалось только в полдень. Особенно долго будили дружину Хедина Удалого, который в доставшемся ему доме пировал почти всю ночь и очень не хотел снова куда-то идти уже наутро. Торвард сначала послал своих людей, потом пошел сам, но, убедившись, что ни вождь, ни дружина не желают вставать и только пьяно бранятся, приказал поджечь дом.
Это возымело действие: полураздетые, изумленные, напуганные квитты вылетали из задымленного двора, одной рукой поддерживая незавязанные штаны, а в другой сжимая оружие. Они были уверены, что напали улады. И то, что пожар оказался всего лишь средством Торварда конунга их разбудить, их скорее разъярило, чем успокоило. Хедин Удалой, сам выбежавший из-под горящей крыши с секирой, но без башмаков, долго ругался, призывая на голову Торварда все известные ему проклятья, и даже припомнил его роду разорение Квиттинга. Торвард слушал все это вполне невозмутимо, а потом сказал:
– Ну, дерьмо иссякло? Иди ищи себе обувь, не босиком же ты пойдешь воевать с королем! Тебя засмеют.