– Ха! – Торвард на миг вскинул глаза к небу. – Очень хотел бы я посмотреть на женщину, которую даже я не мог бы себе представить! После Эрхины-то…
Казалось бы, лишь сегодня утром Торвард конунг осыпал его оскорблениями и в его темных глазах горела ненависть и жажда убийства – и вот он уже говорит с ним, спокойно и почти дружелюбно, и Бьярни против воли чувствовал скорее любопытство к этому человеку, о котором так много говорилось, чем ненависть. А что с тех пор случилось, что угасило бы их взаимную вражду? Ничего. Просто для Торварда все это было обычным делом – война, ненависть, и он уже не раз видел, как друг становился врагом или наоборот. Сейчас ему ничего от Бьярни не было нужно и он не видел причин для вражды.
– Я теперь вспомнил, мне о тебе говорили, – сказал Торвард под конец. – Еще там, на Квартинге. Когда мы, как бродяги, ходили по дворам и собирали себе одежду, тамошние люди говорили, что нас поджег, должно быть, побочный хевдингов сын. Может, они называли тебя по имени, но это я не помню. Помню только, я еще ругался, что, на нашу беду, хоть один настоящий мужчина в этой округе нашелся.
Бьярни криво усмехнулся и промолчал. Он тоже помнил эти слова, которые его отец воспринял как повод для гордости, – пусть произнес их кровный враг, но в устах конунга, кто бы он ни был, это была очень весомая похвала, когда она относилась к сыну рабыни.
Однако сейчас его дела не располагали к веселью. Убивать Бьярни Торвард конунг не собирался, но в то состояние, в котором сын Сигмунда был рожден, он теперь очень даже мог вернуться. Остаток дня сэвейги провели на том же лугу, собирая добычу, перевязывая раненых и отдыхая после боя, а уже назавтра двинулись дальше, в глубь острова. Бьярни вместе с другими пленными, кто был в состоянии передвигаться, повели вслед за войском. Не способных идти своими ногами везли на волокушах: Торвард понимал, что все эти неистовые воины – знатного рода и за них можно получить неплохой выкуп. Если, конечно, найдется, у кого его запросить и если все сокровища побежденных не достанутся победителям уже по праву сильного. А если выкупа не будет, то тех, кто оправится от ран, увезут с собой и продадут на рабском рынке. Предвидя окончание похода, Торвард разрешил брать пленных – молодых сильных мужчин и красивых юных девушек, за которых в Эльвенэсе и Винденэсе можно выручить по марке серебра, а в говорлинском Ветроборе – две или три, если повезет.
Двигаясь вдоль реки Клионы, захватчики вышли прямо к бругу Айлестар. Преградить им дорогу было больше некому. Вскоре Бьярни вместе с другими пленными очутился в одном из строений, где раньше хранились припасы. Сам риг Миад, по слухам, тоже стал пленником, хоть и оставался в брохе.
Единственное, что утешало, – Элит не попала в руки Торварда. Ее вообще не было среди домочадцев старого рига, оказавшихся в плену. Слуги, приносившие пленникам еду, рассказывали, что после битвы она домой не возвращалась и с тех пор ее никто не видел.
Поначалу Бьярни держали в сарае вместе с прочими пленниками. Многие из них склонялись к мысли, что поход их закончится на рабском рынке Винденэса. И если Бьярни мог надеяться, что за него и за Ивара хельда с его сыном, как за родичей, Сигмунд заплатит выкуп, то у всех остальных на это надежды было мало. Большинству, похоже, предстояло окончить свои дни в рабстве где-нибудь за морем. И хорошо еще, если купит кто-то из сэвейгов. А если увезут туда, где солнце палит с неба яростным пламенем, воды и тени нет и рабы, обреченные вечно взрыхлять мотыгами каменистую землю, не выдерживают и года?
Но никто не жаловался. Каждый из кваргов, отправляясь в поход, знал, что может как вернуться живым и с добычей, так и не вернуться вовсе, оказаться как победителем, так и побежденным. Они знали, на что шли, когда выбирали свой путь, и сейчас предпочитали не стенать, а надеяться. Судьба переменчива: вчера не повезло, а завтра, глядишь, и повезет.
Та уладская дева, которую Бьярни поначалу принял за гостью из Иного мира, продолжала навещать пленников, ухаживая за ранеными. Вскоре Бьярни выяснил, что это не сида и не виденье, но дочь рига Брикрена, та самая, которую обещали в жены Киану. От нее Бьярни узнал, что фьялли, захватившие большую добычу, готовятся к возвращению домой. Об Элит Тейне-Де ничего не знала, и эта неизвестность жестоко мучила Бьярни. Конечно, Элит – дочь Богини, смелая и умная девушка, вполне способная о себе позаботиться. Но весь остров находится в руках врагов. А его мать, Дельбхаэм, когда-то именно так попала в плен и стала рабыней, и Бьярни изводился от беспокойства, не желая сестре такой же участи. И если он не хочет, чтобы остров Клионн был так же ограблен и оскорблен Торвардом конунгом, как усадьба Камберг, он непременно должен что-то сделать, притом сейчас же! Иначе будет поздно. Но не лучше ли умереть на чужбине, чем вернуться домой с таким позором?
Сначала всех пленных держали вместе, но через несколько дней двадцать восемь кваргов, включая самого Бьярни, – все, кто остался от набранной им дружины, – были переведены в другое помещение – погреб, где раньше хранились припасы. Здесь еще уцелел запах копченых окороков, только дразнивший голодные желудки, ибо сами окорока сразу ушли на стол победителям, и на балках от них остались одни веревочки. В погребе имелось лишь крохотное окошко, сквозь которое едва удавалось увидеть клочок неба. Дверь, ведущая наверх, открывалась один раз в сутки – когда пленникам приносили котел с рыбной похлебкой, ведро воды, да заодно позволяли двоим из них вынести и опорожнить вонючую бадью. Бьярни подозревал, что они просидят здесь до тех пор, пока их не выведут с веревками на шеях и не погрузят на корабли, чтобы везти на рабский рынок Винденэса – в качестве товара.
Единственным человеком, от которого он сейчас мог ожидать какой-то помощи, была Тейне-Де. Она считалась пленницей Торварда конунга, как и сам Бьярни, но могла передвигаться по бругу относительно свободно и посещать других пленников.
И Бьярни, вытянувшись на охапке соломы, заменявшей лежанку, послал Кари объявить, что болен, и попросить прислать к нему лекаря.
Просьбу его передали Торварду.
– Пошли к нему нашу красотку, – велел он Колю Красному, который со своим десятком в этот день присматривал за пленными. – Может, что и выйдет. Если он правда болен, заберем его в дом. А если нет – еще лучше.
– Ты думаешь, он что-то задумал? – спросил Халльмунд.
– Не сомневаюсь! – Торвард усмехнулся. – Я с этим парнем знаком мало, но он успел себя так проявить, как никто другой. Насколько я его понял, он не из тех, кто лежит кверху брюхом и ждет, загрызет его судьба или ублажит. Будь он болен на самом деле – из упрямства молчал бы, пока не помер. Думаю, он здоровее нас с тобой, борода. Стой! – Торвард похлопал себя по поясу, будто искал какую-то из подвешенных к нему мелочей. – Сельви! – крикнул он. – Поди сюда! Ты же у нас наловчился по-уладски понимать?
– Ну, я не сказал бы… – ответил Сельви, который, как всякий умный и знающий человек, все свои знания считал далеко не достаточными.
– Да брось ты прибедняться! Я сам видел, как ты с нашей рыжей норной болтал, что твой жених с невестой!
– Она знает некоторые слова по-нашему.
– Ладно, других все равно нет. Вот тебе ключ. – Торвард вынул из поясной сумки ключ от погреба, в котором были заперты кварги. – Бери девчонку и иди в погреб. Войдешь вместе с ней. Скажешь, что ты тоже лекарь и хочешь присутствовать, чтобы помочь, если понадобится. Если они будут шептаться, делай вид, что не слушаешь, даже с другими кваргами можешь поболтать. Но попробуй хотя бы разобрать, о чем речь.
– Не уверен, конунг, что у меня получится. Парень знает уладский, как родной, если они будут говорить быстро и тихо, я не пойму.
– Если они будут говорить быстро и тихо, значит, все идет как надо, а больше мне и не нужно. Держи.
Сельви взял ключ.
– Ты, это! – Халльмунд многозначительно кивнул ему. – Сам-то того, поосторожнее. Мало ли чего им в голову взбредет!
Тейне-Де пришла не одна, а в сопровождении одного из фьяллей – невысокого, светловолосого, стройного, но уже далеко не молодого. Бьярни его присутствие было ни к чему, но приходилось мириться. Тейне-Де с факелом в руке подошла к нему, лежащему на соломе с самым убедительным видом умирающего, который он только мог изобразить, а фьялль остался у двери, даже стал расспрашивать о чем-то Ивара хельда, у которого была перевязана голова.