Но ей этого мало — просто движения и владения телом. Она превращает швабру в шест — чёртов пилон, вокруг которого она то вьётся, как змея, то, мотнув головой, беззвучно подпевает в воображаемый микрофон.
Я вижу, как шевелятся её полные губы. Мохнатые ресницы прячут взгляд. Голубая жилка неровно бьётся на шее, отсчитывая участившийся пульс. Обрисовываю взглядом ключицы. Ныряю внутрь круглого выреза. Туда, где прячутся упругие грудки-мячики.
Она ладненькая, как игрушечка. В ней нет ни излишней худобы, ни лишних килограммов. Плавная, как бесконечные волны. И рост у неё — средний. Не мелкая миниатюра и не подиумная дива, а, что называется, — в самый раз. Метр шестьдесят пять — навскидку. Максимум — метр семьдесят.
Я невольно морщусь от собственного жадного интереса. Да нет, ерунда. Это чисто исследовательский подход, схожий с тем, когда на рынке лошадь выбираешь. Но да: лошадка слишком привлекательная. Горячая, явно породистая. Иначе почему я не могу оторваться?..
Кажется, дышу, как паровоз, но здесь, в этом долбанном бункере, можно: никто не слышит и не видит моего неподдельного интереса. Особенно того, что натягивает ткань брюк. Нет же, нет. Это даже не стриптиз, не эротический танец. Я настолько пресыщенный циник, что не могу так низко пасть всего лишь после нескольких аматорских движений девочки на побегушках.
У второй головы, той, что в штанах, на этот счёт своё мнение. Она не подчиняется моим доводам. Низ живота болезненно скручивает от слишком быстрой и каменной эрекции. Я бы прикрыл глаза, если б мог.
Хочу увидеть её вживую. Услышать дыхание. Почувствовать её запах. Не успеваю додумать, а ноги уже сами несут из кабинета прочь.
Она сидит на шпагате. Великолепная растяжка. Голова склонена, руки скрещены на коленке. Дышит шумно, но ровно. Рожки-пучки подёргиваются в такт. А потом ресницы её вздрагивают, и она упирается взглядом в мои туфли. Да, девочка, приятная неожиданность, я знаю.
Я держу руки, сжатые в кулаки, в карманах. Наверное, чтобы замаскировать слишком неподдельный интерес самой непредсказуемой части моего тела. В груди растёт и ширится чувство какого-то злорадного торжества. Словно я застукал маленькую нищенку за воровством сладостей.
Она выпрямляется и запрокидывает голову. Наверное, чтобы убедиться, что глаза её не обманывают. Не испугана. Не ошарашена. Разве что растеряна. Слегка.
Ника. Ника Лунина — неожиданно всплывает в мозгу её имя. Оказывается, запомнил. Встаёт она красиво. Плавно. Ноги у неё босые, и без каблуков она немного ниже, чем мне, помнится.
— Дрр… Дмитрий Иванович?
Интересно, она меня по фамилии хотела назвать или обозвать? Я им не Крыска. И субординацию нарушать не позволю.
— Нет, Лунина. Призрак Александра Сергеевича Пушкина.
Голос мой звучит зловеще в абсолютной тишине. Видимо, выражение лица у меня не лучше, потому что она делает осторожный шажок назад. Отступает. А я наступаю. Как неумолимый рок. Как исчадие ада. Я должен её проучить, чтобы не смела больше устраивать вечерние шоу, оставаться после работы и драконить высшее начальство. А для этого я должен её хорошенько напугать.
Она неожиданно натыкается на стену. Неожиданно для неё. Я-то намеренно вёл её в ловушку. Попалась!
6. Ника
Мама дорогая, роди меня обратно! Это, что было-то?! Он прёт на меня, как фашист на безоружного красноармейца. Как дикий кот на мышь. Как таран на ветхие стены древнего замка.
Ой-й-й…Паника. Паника. Ужас. Здоровый какой Драконище. Как я чуть не облажалась-то, а?.. Чуть так его и не назвала, растерявшись. А он, видимо, понял. Я по взгляду его недоброму догадалась. Этот ни единого звука мимо ушей не пропустит. Господи, машина смерти какая-то неумолимая.
Двигается он вкрадчиво. Есть люди разговаривают так. А этот — движется. Даже в костюме видно, как перекатываются его мышцы. Видать засиделся, что-то в голову ударило, я-то в чём виновата, спрашивается? Чем не угодила? Подумаешь, музыку на три минуты включила. Между прочим, не в рабочее время!
Вскоре я понимаю, что влипла. Прямо в стену. Приложилась лопатками и задницей. Чувствую, как пол неприятно холодит голые ступни. Непроизвольно поджимаю пальцы. То ли от страха, то ли чтобы согреть их хоть как-то.
Ну всё. Я наказана. Осознаю. Понимаю свою вину. Больше не буду. Хрен, конечно, я произнесу эти слова вслух, но пытаюсь на лице изобразить некое раскаяние. Умильную рожицу состроить — говорят, у меня получается.