Свои обещания мы распространяли и посредством обычным образом распускаемых слухов и при слабом подобии переговоров, и со специально засылаемыми в стан неприятеля при помощи стрел посланиями, которые, — была на это некая эфемерная надежда, — кто-то сумел бы прочесть. Ведь латынь — такая вредная штука, что хоть многие ее демонстративно не любят, но считая себя образованными людьми даже по местным порой нарочито диким меркам, представители знати почти во всех уголках этого острова предпочитают на всякий случай ее или выучить, дабы, таким манером, «знать врага в лицо», или, по меньшей мере, держать под рукой переводчика.
Но как бы то ни было со слухами, намеками и переговорами, вторая битва на реке, именуемой Дуглас была неотвратима. Не исключено, что она могла быть столь же решающей. Быть может, для кого-то — второй шанс? Никогда ведь ничего не повторяется совершенно одинаково.
Да, на этот раз все было по-другому.
Теперь, над этой рекой Дуглас, ярко сияло солнце, а армии казались почти равными по силе, и Бальдульф вел себя куда более церемонно и рыцарственно чем его брат. До начала сражения мы встретились посреди поля, замкнутого с двух сторон собравшимися войсками, а с третьей — холодной змеей реки, и встретились по инициативе самого саксонского предводителя. Причем выехал он в середину демонстративно один и, подумав немного, я отослал назад Кея и Пеллинора, вознамерившихся было меня сопроводить. Они, конечно, поворчали, но не стали портить картину численным перевесом и вернулись назад с наказом возглавить атаку, если произойдет что-то непредвиденное.
— Великая встреча, — неторопливо проговорил Бальдульф без тени иронии, и в глазах его мелькал живой интерес и сдержанное воодушевление. — Давно не знали мы столь славных битв, можно было уже подумать, что времена славы миновали и время подвигов прошло. Хвала богам, может и на наш век что-нибудь перепадет.
— Может и перепадет, — согласился я, не без некоторого невольного к нему расположения. Бальдульф весьма отдаленно походил на брата. Был он и выше и легче и подвижнее и, что делало его особенно привлекательным даже в качестве врага — не в пример поэтичнее. Менее задавленный государственными делами и помыслами, он мог позволить себе роскошь еще не стать законченным циником. Зато герой другого лагеря из него получался замечательный, он и сам, судя по всему, относился и к себе и к жизни откровенно эпически. — Как я понимаю, без славной битвы ты не уступишь.
Бальдульф засмеялся, сверкнув здоровыми крупными зубами, разве что в паре мест надтреснутыми. Его буланый конь переступил копытами, Таранис подозрительно повел в его сторону ухом, но не шелохнулся.
— А может, и вовсе не уступлю!
— Одни боги знают, — ответил я вполне миролюбиво.
— А может, и они еще не решили, — беспечно качнул головой Бальдульф. — Для этого-то и нужны битвы.
— Значит, думаешь, войны идут тогда, когда боги сомневаются? — спросил я с любопытством.
— Я так думаю, — кивнул он. — Хотя многие думают иначе. Когда боги не знают, как сделать лучше, они дают во всем разобраться людям, и смотрят, что получится.
Настал мой черед смеяться.
— Мир твой светел, Бальдульф. Он мне даже нравится.
— Да и мне тоже, — весело признался Бальдульф. — Сколько можно говорить о судьбе? Наверное, и боги любят неожиданности, иначе унылой была бы их долгая жизнь.
— И бессмысленной наша, короткая, — согласился я. — Что же, если все в наших руках, решим все сами?
— Решим, — бодро ответил Бальдульф. — Я бы предложил поединок, — заметил он небрежно, явно уловив намек в моих словах, и на удивление одновременно хитро и откровенно вильнул в сторону, — но это слишком ясно, мы почти не оставим судьбе выбора. Пусть начнется сражение многих против многих, не будем вынуждать богов давать знаки, которые они, быть может, не хотят давать. Пусть все решают люди.