Все еще помня, что не могу принести ей никаких утешительных вестей, я принял чашу из тонких, почти детских рук принцессы Лодегранской и поднял ее, провозгласив:
— За Регед и Британию! — и отпив, наклонился к Гвенивер, и подхватив ее, поднял к себе в седло.
Толпа безумствовала.
— Прости, — сказал я ей негромко, когда она оказалась так близко, что я мог ей это сказать, не делая сразу достоянием всех и каждого. — Я так и не нашел твоего отца.
— Идет война, — печально и разумно отвечала Гвенивер. Принцессы редко бывают неразумными. Чувство долга и обязанность трезво оценивать ситуацию — их достояние с детства, то, что называется: «благородство обязывает». — Так бывает. Я рада, что ты не потерял себя, Артур.
Хотел бы я, чтобы она произнесла эти слова все из того же благоразумия… Но она была слишком близко, чтобы можно было попытаться выдать желаемое за действительное, интерпретировав очевидное так легкомысленно.
— Все еще может случиться, — сказал я мягко. И поцеловал ее. А вы думаете, удалось бы от этого отвертеться? Без этого приветствие никуда бы не годилось. Другой вопрос, так ли уж на самом деле я хотел этого избегать? Или все равно оставалось только махнуть на все рукой…
Мы церемонно проехали еще несколько шагов вперед, затем я сошел на землю, помог спуститься Гвенивер, и рука об руку с ней направился в отеческие объятия короля Уриенса. Тут же к нам присоединились и Эктор и прочие, и через некоторое время, оставив Гвенивер снова с графиней Галавской, а Кея присматривать, чтобы наше войско было хорошо устроено и с удобством отдохнуло, мы втроем с Эктором и Уриенсом отправились обсуждать дела государственной важности.
— Так вот ты каков, — с благожелательным любопытством старческим подрагивающим голосом продребезжал Уриенс. — Молодец, красавец, как и я в молодые годы, видать толк из тебя будет. Да будь поосторожнее, не забывай о душе! Дракон ведь как ни крути есть Диавол, сам князь мира сего! Сильный знак для короля, куда уж сильнее. Да для человека опасный, для души его. А что есть король? Всего лишь человек, прах перед Богом, и божья искра у него такова же как у всех смертных. — Он скорбно потряс поникшей головой, вспоминая свои земные горести.
Я обвел взглядом пустынный зал с каменными стенами, в котором мы сидели, не слишком просторный, в самую пору для нас троих — небольшой компании, но из того разряда, которому требуется больше места под солнцем, для той дистанции, что должна отделять наше положение от прочих. Зал не то чтобы был заброшен или небрежно убран, и все же казался каким-то бесприютным, может быть просто потому, что я видел в нем отражение короля Уриенса — одинокую оболочку, которой остается только уйти в никуда, тихо недоумевающую, зачем она еще задержалась на этом свете, ведь уходить в никуда все равно оставалось лишь — из ничего. Наверное, именно в этом и был ответ на вопрос «зачем» — потому что разницы не было никакой.
Эктор покосился на меня с призывом к снисхождению к старческим речам. Я слегка кивнул ему.
— Много ли вторжений в этом году удалось вам отразить? — спросил я, обращаясь не то к Уриенсу, не то к Эктору.
Уриенс посмотрел на Эктора. Кажется, сам он был толком не в курсе.
— Много, но весьма незначительных, — ответил Эктор. — Можно сказать, до нас они еще не добрались.
— С какой частотой? И как-нибудь менялся характер этих пробных атак в зависимости от того, что происходит в других малых королевствах?
— Не знаю, велика ли здесь связь, — снова ответил Эктор. Король Уриенс смотрел в пространство куда-то между нами отсутствующим взглядом. — Разумеется, сперва здесь появилось много небольших отрядов чужаков, затем почти все они двинулись к Эборакуму, где и произошла битва, в которой, паче всех чаяний, Кольгрим потерпел постыдное поражение. После этого, беспорядочные вторжения рассеявшихся частей несколько участились, а затем нас почти совершенно оставили в покое.