Беовульф тоже увидел меня, и тоже посчитал, что я ему подхожу. Издав торжествующе-трубный боевой клич, он с воодушевлением обрушился почти мне в объятия, размахивая топором в деснице и широким недлинным мечом в шуйце. Неплохо же у него выходило разить левой — попавшая в меня голова была явно снесена мечом, топором не так просто нанести четкий горизонтальный удар. Может и не так просто, но он его нанес… Тяжелое лезвие свистнуло как перышко над моей головой. «Все равно не верю! — подумал я, резко присев. — Одно дело — просто горизонтальный удар, и совсем другое — куда-то попавший, не было бы той инерции…» Инерция и впрямь была невелика, раз Беовульфа не закрутило от такого замаха волчком. Топор слегка развернулся в воздухе и косо рухнул вниз. Меч, уже скрещенный с моим, дико скрежетнул по клинку Экскалибура, отталкивая меня назад, под обрушивающийся колун. Чтобы не потерять равновесие, я изо всех сил бросился навстречу этому движению, на Беовульфа, не головой в живот, конечно, а плечом и щитом — головой бить сейчас никуда не стоило, особенно в вычурный выпуклый панцирь — я опять проигнорировал такую полезную штуку как шлем, в частности оттого что уже получил недавно по голове, и сдавливать ее чем бы то ни было не хотелось, как не хотелось ограничивать движение и обзор, к тому же, в темноте и тумане. Впрочем, шлем я игнорировал вообще не так уж редко, обычно и на войска это действовало ободряюще — с моей веселой рыжиной меня было видно издалека, не хуже знамени или вертящейся обычно неподалеку адской гончей, так что и перепутать и потерять было не страшно, и сама эта легкая бравада приводила их в восхищение и в нужный настрой. А нужный настрой для тех, в чьих жилах слишком много кельтской крови — уже полдела, если не больше.
Черт побери, эта туша даже почти не пошатнулась, но и своей цели тоже не достигла. Я скользнул вбок, вывернувшись и снова приготовившись к нападению или защите. Беовульф тут же повернулся ко мне лицом с поразительной легкостью, грациозно, без лишних движений, будто чуть шевельнувшись и заняв давно отработанную позицию в известном танце. Отчего-то вдруг вспомнилось, как одна девушка в далеком и вздорном будущем после очень недолгого знакомства со мной, вообразила, что я танцор.
В какую точку стоило бы сейчас попробовать поразить Беовульфа?
В какую получится, конечно… Я ударил его щитом. Щит был круглый, небольшой, «саксонский», хотя такими давно пользовались и британцы вместо старинных, вытянутых и ромбовидных со срезанными острыми углами, которыми удобно было укрываться целиком от стрел, копий или дротиков с гарпунными остриями — но в пешей свалке они не столь маневренны, хотя для всадников и теперь неплохи, так же как будут затем неплохи и длинные каплевидные норманнские щиты.
Но до норманнов пока далеко, да и гарпунных дротиков в обозримом пространстве было не видать, хотя не так уж оно было велико, это обозримое пространство. Беовульф не глядя отмахнулся топором. Удар был из серии тех сказочных ударов, что обычно вгоняют былинных богатырей в сыру землю по макушку. При прямом попадании. Но удар опять пришелся вскользь. Еще несколько таких ударов мимо, и он не сможет не замедлить движений, — подумал я, продолжая обходить его по кругу и совершать пробные атаки, провоцируя снова и снова совершать взмахи топором или мечом вхолостую. Конечно, он прекрасно понимал, к чему я клоню, но желая наконец с этим покончить — промахивался, и промахивался очень энергично, при этом, правда, как будто совсем не теряя ни сил, ни задора. Так, конечно, только казалось. Лежала ведь у него невидимой тяжестью на плечах не только ночь, но и день боев, и подъем в гору. И то, что должно было случиться, случилось. Удивительно, но я почти не заметил этот момент. Просто очередной пробный удар в уязвимый просвет под его рукой, едва развернувшись и уйдя от его меча — в тот момент, когда он снова замахнулся топором. И вдруг осознание, что удар достиг цели, все уже кончено, и рассуждать больше не о чем. И было в этом что-то печальное — погубить такое почти совершенное в своем роде чудо природы. Что-то сродни славе Герострата, сжегшего храм Артемиды. Одно утешение — рано или поздно всех нас забудут. Даже Геростратов.
Я выдернул свой меч из-под руки Беовульфа — вонзившись ему в бок, клинок вошел глубоко в грудную клетку, должно быть, задев сердце и уткнувшись в ребра с другой стороны. Он все еще стоял, будто в задумчивости — это выглядело странно, чтобы вдруг замер такой отлаженный механизм с великолепной мощной пружиной, невозможный контраст — ведь казалось, он должен был рубиться машинально еще какое-то время после того, как уже был бы мертв. Но он был еще жив, а все уже кончилось. Меч и топор он еще не выронил, просто застыл посреди движения. Потом перевел взгляд и встретился со мной глазами.