— А дальше? Надеюсь, не так, как поступил Ричард Львиное сердце под стенами Акры?..
— Это ты о чем? — спросил я с подозрением.
— Ну, тебе лучше знать. Кто у нас был Ричардом?
— Нет, — возразил я твердо, — под стенами Эборакума я тоже никого резать не собираюсь.
— Стало быть, отпустишь их там, где они и окопаются для дальнейшего сопротивления! — радостно заключил Ланселот.
— Ага. Угадал.
— Идиотизм. Впрочем, я его почему-то одобряю, — признался Ланселот с некоторой печалью.
— Вот уж не сомневался, — усмехнулся я.
— Лучше бы усомнился. Как-то оно…
Эх, Ланселот… все-то тебе не так.
— Ну а если бы я сказал, что планирую массовые убийства, ты бы собственноручно учинил революцию и принялся бы свергать власть тирана? Тоже мне игрушки, Ланселот…
— Да нет, — как-то помявшись, недовольно, но одновременно и упрямо сказал Ланселот, глядя в земляной пол. — Я бы, конечно, поворчал, попытался бы разбудить твою совесть, но на самом деле, честное слово, я бы тебя понял…
Признаться, я был ошарашен.
— Ты что? — выдавил я чуть не через минуту, когда ко мне вернулся дар речи.
— Да ничего, — ответил Ланселот, и еще понизил голос, почти до едва слышного, но все же отчетливо разборчивого. — Но мы ведь можем остаться тут навсегда!
Я еще немного тупо поморгал, глядя на него.
— Я в курсе. Ну и что?
Ланселот помолчал, серьезно созерцая мое удивление.
— Ничего. Иное время требует иных стандартов и от нас…
Я мгновение поразмыслил.
— А каких стандартов требует легенда?
— Легенда не жизненна. Ты сам прекрасно знаешь.
— Чего только я не знаю, — проворчал я. — Аж противно…
— И что?
— Ничего. Какая муха тебя укусила? Хлодвиг? — поинтересовался я поразмыслив.
— Пролив, — ответил мой старый приятель похоронным голосом. — Всего лишь какой-то пролив, а до чего стало тошно, ты себе не представляешь. И не от морской болезни. Бывает, что случается что-то, что ставит точку в том, что давно уже подозреваешь, чувствуешь, но не окончательно, и вдруг, с каким-то пустяком это впечатывается в голову с омерзительной ясностью, как смерть близкого человека, и тогда просто не знаешь, куда деваться.
Мы чуть-чуть помолчали. Я прислушался к тому, что происходит за матерчатыми стенками. Лагерь шумел, гудел как улей, хорошо, что не разворошенный. И все это на вполне почтительном расстоянии. А что это мы вообще так славно разговорились?
— Я так понимаю, что весь почетный караул от моего мавзолея ты отогнал?
— Гавейн приглядывает со стороны. Заодно разбирается с какой-то треснувшей катапультой.
— Хорошо. А что наши волшебники? Впали в безнадежность и отчаяние?
— Да нет, не то чтобы.
— Но есть какой-то свет в конце тоннеля? Проблеск? Просвет в облаках?
Ланселот довольно долго и серьезно буравил меня взглядом, с таким видом будто вот-вот заговорит и выскажет какое-то откровение, но все никак не заговаривал.
— Может и есть, — сказал он наконец. — Да только я в это уже не верю. Есть земля, есть небо, скалы, мечи железные, катапульты, кости в кострищах, и именно так проходят человеческие жизни, и разве нужно людям что-то еще? Мне уже наплевать.
— Да у тебя, никак, депрессия, друг Ланселот?
— Вот именно, — буркнул Ланселот, но оказалось, что он говорит не о депрессии. — Ланселот! Мне уже почти нравится им быть. Да нет, какое там, нравится — я вжился, влез в перчатку, а она вдруг стала собственной кожей… Бывает, да? Мы, люди, такие адаптируемые зверюшки. — Его губы скривила знакомая презрительная, почти брезгливая усмешка. — И потом, помнишь, мы говорили, если «это», — под «этим», произнесенным с самыми смешанными чувствами, среди которых наиболее заметным была мрачная неприязнь, конечно, не могло иметься в виду ничего кроме «Януса», не то слишком опасного, не то слишком уже безвредного и бесполезного, чтобы как-то оправдать свое существование, — если оно останется здесь, оно уже никому никогда не повредит.
— Новое придумают.
— Без нас как-нибудь.
— Ага, — согласился я, вылезая наконец из-под шкурки во всей вчерашней колом торчащей одежде, которую и не подумал снять. — Знаешь что, Ланселот. Пить с утра крепленые напитки неразумно, но сегодня можно. Как-никак, у нас победа, а вчера толком и времени не было отпраздновать.
— А что это никто не догадался снять с тебя всю эту дрянь? — изумленно возмутился Ланселот.
Я приподнял шкуру, поднял лежащий под ней Экскалибур и аккуратно вставил его во все еще болтающиеся на поясе ножны.