— Слушай меня! Только меня! Не смотри вокруг!
Руди затыкает мне нос и рот какой-то тряпкой и ведёт меня, странно послушную, с лестницы. Несмотря на взволнованные интонации в голосе Руди, я слышу главное: он тоже видит этих монстров! Но он спасёт меня, и поэтому я расслабленно подчиняюсь ему. Он ведёт среди чудовищ, повторяя одно и то же: «Не бойся! Я рядом!» Потом заставляет сесть, потому что монстры оказались далеко за нашими спинами, и, значит, теперь безопасно. Я всё ещё слышу его голос, хотя сама в прострации — или в глубоком сне?
— Как я раньше не догадался?! Дьяволы всё забери! Надышалась! Что теперь делать?! Ложись и не двигайся!
Он здорово за меня тревожится, и мне это нравится. А ещё больше нравится, когда я вдруг вижу Дрейвена. Нет, не вдруг… Мне как-то странно. И хочется хоть краем сознания удержаться на поверхности, поэтому я уже сама вызываю в памяти его лицо. Я плыву, и вместе со мной плывёт худое, глазастое лицо уиверна — и так хочется потрогать все его морщинки, когда он смотрит на меня с тревогой, хочется дотронуться до его волос, которые сваливаются ему через плечо, когда он нагибается надо мной…
Руди с трудом удержал меня, когда я запрокинула голову и выгнулась.
Разделение. На меня — которая лежит на его руках. На меня, над которой склоняется Дрейвен. Он невообразимо нежен — и я сразу откликаюсь на эту чувственную нежность. Та, которая на руках Руди, сжимается, крючится от страха: сейчас уиверн обозлится и порвёт на мне блузку! Та, которая видит блаженствующее лицо Дрейвена, расслабляется в его ласковых руках, в его сумасшедшей нежности…
… С моего лица сдёргивают тряпку. И вместе с нею отнимают лицо Дрейвена.
— Дыши!
Вдох. Привычно прохладный запах лестниц. Увидела встревоженное лицо Руди — в свете валяющегося рядом вирта. Вдох — пришла в себя мгновенно. Он, сидевший — придерживая меня — на полу, громко выдохнул и уселся уже с опорой на стену. Я головой у него на коленях. Лежала, наверное, с минуту, прежде чем вспомнить всё. Потом секунды раздумывала над вопросом, озвучила:
— Что… это было?
— Слизни. Жрали какого-то бедолагу. Я поджарил их вместе с человеком, но забыл тебя предупредить, что дымом от них нельзя дышать. Галлюцинации вызывает.
Оказывается, он отстегнул мой собственный капюшон от куртки и им закрывал мне рот и нос. Мисти сидел рядом, насторожённо заглядывая вниз.
— На кота… не действует?
— На этого — нет. Как себя чувствуешь?
— Как обкуренная.
— А чего только как? — Руди улыбнулся с облегчением и выдохнул: — Фу-у… Я уж испугался. Ты выглядела так, что хоть скорую из психушки вызывай.
— Руди… Ты человека убил. А спасти — никак нельзя было?
— Они его почти доели. Что спасать?
Меня передёрнуло от его простых слов, сказанных вроде как даже в раздражении: «Как, мол, ты этого не понимаешь? Всё просто!» Но полностью предаться сладкому ужасу, посмаковать его, представляя в красках, что именно сделали склизкие, бледно-белые слизни, не удалось. Хотя очень хотелось. Руди потом сказал, что это, желание увидеть гадостное, — пост-эффект обдолбанности от слизней.
Новый шум внизу, на лестницах, постепенно распадающийся на отдельные голоса и вопли, быстрый бег и топот заставил меня поднять голову с коленей Руди. Тот только вздохнул, и мы поднялись.
Голоса очень быстро стали ещё различимей — на фоне нетерпеливого рычания и визга, чем-то очень знакомых. Не знаю, что уж придумал себе Руди, а может, он по жизни всегда был отчаянным. Но, не сговариваясь, мы оба помчались навстречу кричащим. Нам же навстречу нёсся рваный свет. Он исступленно бился во мраке, словно пытаясь слететь с кончиков импровизированных факелов. Факелы же оказались не столько светильниками, сколько оружием, которым беглецы отпугивали преследователей.
— Сюда! — крикнул Руди, когда беглецы нерешительно замерли на площадке с влажными ошмётками слизней. И те, высветив нас, поспешно зачавкали по жидкой слизи, перед которой их преследователи тоже сначала было застыли, подозрительно принюхиваясь к плиткам, наполненным гнилостно-белёсой лужей.