Воздух наполнился свистящим шелестом и хлопаньем крыльев. Птицы кружили над головами, не вылетая за пределы полусферы сияния, исходящего от источника.
Тем временем Сиф деловито прошаркал по площадке и размашистыми движениями начал расплескивать из кувшина вино, которое лилось на землю широкими полукружиями. Сделав дело, он полюбовался на творение лап своих. Потом еще полюбовался, склонив голову на бок и, прищурив один глаз, плюнул себе под ноги. Разлитое им вино мгновенно занялось высоким синим пламенем. Потом пламя это поднялось еще выше, и еще выше и вымахнуло вдруг яркой голубой струей света, которая в верхней части расщепилась и опрокинулась на землю сияющими дугами, освещая все вокруг до самой Кареглазой. Птицы, кружившие над головами людей и драконов, одна за другой подались в лес. Фонтан света постепенно угас, и осталось только проказливое настроение, растворенное в воздухе, и два больших сизых лебедя, плавающих на поверхности заветного источника.
Лиска не раз слышала о сизых лебедях, но ни разу не видела. Птицы действительно были очень красивы. Они были сизо-серые с чуть более светлым оперением головы и крыльев. Легкая белая полоска на голове от черного надклювья к затылку и белые концы перьев на крыльях делали эту птицу, скользящую по водной глади, похожей на брошенный в воду диковинный цветок.
Синий с Зеленым раскланялись на аплодисменты и удалились очень довольные собой. Номер, безусловно, удался. Получилось одноременно и смешно, и красиво. Только вот как же...
-- Но как же так? -- не могла понять Лиска. -- Ведь мертвое уже никак нельзя воскресить. Это совершенно точно.
В ее больших серых глазах было столько удивления, что хватило бы еще на пару драконов. Стоявшему рядом Дариану даже жалко было ее разочаровывать, но не мог же он ей не ответить...
-- Конечно, воскресить нельзя. Мертвому трудно даже ненадолго придать вид живого, а вот живое на некоторое время заговорить можно, чтобы не двигалось. И создать видимость жареной дичи поверх истинной формы -- тоже...
-- А-а, так это морок был?
-- Ну да. Но очень хороший.
-- Понятно, -- она помолчала немного, раздосадованная и смущенная своей недогадливостью. -- А все равно они здорово придумали.
Праздник меж тем вошел в полную силу. Кто-то вспомнил старинную астианскую песню, которую знали во всем Изнорье, и в Никее, и, по слухам, даже в Шельде. Песня была осенняя, про урожай, про яблоки и про девушек, которые собирают осенью яблоки, ну и про любовь, конечно. Большинство астианских песен были напевные, медленные, романтичные, грустные или нежные. Веселых было мало. Но уж если песня была веселая, то такая, что просто удержу не было, чтобы не сплясать под нее. А песня про яблоки была очень веселая. И не успел прозвучать еще первый куплет, как танцевали все, и молодые и старые. Тут вдруг со всех сторон послышались приветственные возгласы, и в центр площадки вылетела только что прибывшая Ведайра, знахарка из Суворощи, самая большая до танцев охотница во всех Драконовых горах.
Золотистой волной мелькнули мимо девушек ее волосы, и вот уж, подбоченясь, стояла она посредине. Притопнула ногой и понеслась рыжим вихрем, вся -- живой огонь, вся -- сама музыка и сама душа музыки. Она станцевала два куплета в кругу общего восхищения, остановилась, развела руки в стороны и собирающим движением поманила, притянула к себе остальных.
Лицом она, наверное, не была красива. Светлые ресницы и брови, высокие скулы и узкий разрез глаз делали ее внешность скорее необычной, своеобразной. Однако знакомящиеся с ней люди неизменно попадали под обаяние ее веселого и легкого нрава, душевной теплоты и живости, и через весьма непродолжительное время искренне считали ее красавицей. Где была она, там всегда начинался праздник, звучали шутки, песни, невесть откуда бралась музыка и, глядишь, начинался уже и танец, причем танцевали все, за редким исключением. К этим исключениям принадлежал, кстати, ее муж --невысокого роста, не примечательный ничем внешне человек, которого, меж тем, все знали, так как Орвин был один из самых опытных магов Драконовых гор, и у него всегда было много учеников.
...И еще не раз за ночь все танцевали, и много еще было спето песен, и много было рассказано разных историй, которые Лиска с Наирой слушали, переходя от одного стола к другому.
Гай тоже несколько раз обошел все плато и в конце концов улегся прямо рядом с источником, в центре внимания всего многочисленного собрания, особенно детей. Через некоторое время у него под боком устроился Руш, на которого несколько раз уже чуть не наступили среди общего веселья. Он решил, видимо, уйти подальше от столов, поскольку есть уже больше не мог, а смотреть на то, как едят другие, да еще и чувствовать все запахи было просто опасно -- сердце могло не выдержать. Гай время от времени раскрывал свои дивные полупрозрачные крылья, и исходящий от источника свет дробился в сверкающих чешуйках на тысячи голубых, сиреневых и зеленых искр. И разлетались в стороны разноцветные блики. Смеялись дети, и улыбались, глядя на них, старые маги и старые драконы, и старые как сам мир и такие чудные звезды. И хотелось, чтобы ночь эта не кончалась...
До утра девушки все же решили не оставаться. Завтра рано-рано утром им предстояло проводить Левко, которому надо было еще хоть сколько-нибудь поспать перед дорогой. И посреди ночи, полюбовавшись еще раз на праздник, они отправились домой. Дома они, конечно же, еще битый час делились впечатлениями, говорили обо всем на свете, договаривались о том, что надо бы завтра утром не забыть... В конце концов Лиска не помнила, как донесла голову до подушки.
Гл. 9
...Серым сумраком заползает под деревья рассвет. Из-под промозглой дымки выступают ветки, листья, корявые обомшелые сучья. Сыро и холодно в осеннем лесу, и не хочется вылезать из кое-как согретого за ночь угла под корнями старой поваленной ели. Хорошо, что он натаскал сюда вчера лапника. Он хоть и кололся, а все-таки так было теплее, чем на голой земле, да и укрыться здесь больше нечем было. Так и спали под охапкой листьев лопуха и папоротника, прикрывшись сверху широкими еловыми лапами. Вихорушка пошевелил затекшей за ночь рукой и покрепче обнял братишку. Горошек вечером еще начал кашлять. Вдруг заболеет -- совсем беда. Так и не нашли они вчера дороги домой, по лесу начали кругами ходить, к этой ели два раза выходили, на третий решили здесь заночевать. То есть решил он, Вихор, старший. Младший в самом начале так испугался, что до сих пор и не говорил, и от этого было еще тяжелее, еще страшнее. А вдруг они никогда не найдутся? Ему захотелось заплакать или закричать на весь лес. И он опять вспомнил, что говорил дядька Мухор: "В лесу как заблудишься, самое главное -- духом не падать. Не реви, не ори -- только хуже будет. Опасней страха ничего в лесу нет. От него народу гибнет больше, чем от волков"...
Надо бы на дерево влезть повыше, осмотреться. Только вчера за целый день это невозможно было сделать, Горошек не отпускает от себя ни на минуту -- боится. Может, пока он спит, попробовать? Вихор потихонечку, изо всех сил стараясь не разбудить братишку, высвободил руку, отодвинулся, еще отодвинулся. Не дыша, поднялся, без звука прокрался к одной из высоких елей, что стояли рядом, к той, у которой ветки были поудобнее. И только сделал шаг к дереву, примерился, куда поставить ногу, как в него намертво вцепились маленькие ручонки.