Он стиснул лошадиные бока, и конь пошел крупной размашистой рысью. Лиска едва успела изобразить щит, как буро-сизый, уже сбросивший листву лес стремительно надвинулся на них.
Они влетели в серую тень голых веток, и ей вдруг стало холодно и так нехорошо заныло сердце. Только что сияло на небе солнце. Светило и сейчас, только как-то тускло, холодно, издалека, будто нехотя заглядывая в это дикое место. Конь, не сбавляя темпа, несся по дороге, а дорога уходила все глубже и глубже в этот жуткий пустой лес. Все ближе и ближе к дороге подступали по обочинам корявые, будто извивающиеся стволы. Вдруг рухнула позади них гнилая ветка, глухо бухнувшись на дорогу. Вскрикнула где-то впереди птица. И поползли по лесному сумраку шорохи. У Лиски перехватило дыхание, и холодная липкая капля медленно покатилась между лопаток. А впереди...
-- Лисса, держи щит!
Она слышала, что он говорит тихо, и все же казалось, что его слова гремят как брошенный на пол кузницы лист железа, и сейчас на этот звук сбегутся... Она вздрогнула, но щит удержала.
"Конь вынесет, вынесет, надо только ему помочь", -- сжав зубы, она мысленно уперлась ладонью в прозрачную тень щита перед конем, такую зыбкую, ненадежную. А что, если...
Дорога вильнула влево. Стало еще темнее, а впереди, над самой дорогой, появилась вдруг легкая серая дымка. Потом она потемнела, заструилась вверх, раздалась в стороны и встала на пути черным полупрозрачным облаком. И были там, в темной мутной глубине... глаза... И жуть могильная. И вокруг в немой тишине корчились черные скелеты деревьев. И они неслись навстречу этой цепенящей жути. Лиска онемела от ужаса. Она не чувствовала своих рук и не соображала уже ровным счетом ничего, и понимала только, что туда нельзя, что надо немедля свернуть, уехать, убежать назад или хотя бы в сторону. Остановить коня, немедленно! Непереносимый ужас заполнил все ее существо, стирая все, что там было минутой раньше. Бежать, бежать!
-- Терпи, терпи как боль! -- выдохнул ей в ухо Дариан. А сам бросил повод и выставил вперед правую руку, левой обхватив Лиску и крепко прижав к себе. Конь рванул вперед во весь лошадиный дух и... то ли мир рухнул, то ли она сама ослепла от ужаса. На несколько мгновений стало совсем темно. Потом обозначились и стали различимы в мутной дымке темно-серые шершавые стволы.
Обомшелые корявые ветви, узловатые корни, бледные огонечки за кустами и буро-фиолетовые, осклизлые, мрачного вида грибы лезли на глаза, пугая, вызывая отвращение и страх, но того дикого ужаса все-таки уже не было. Или она притерпелась? Впрочем, тревога не проходила, а через некоторое время снова начал набирать силу страх, оглушающий, изматывающий, лишающий воли и соображения. Со всех сторон крались к ним шорохи, скрипы, мерзкое хихиканье. То начинали впереди рычать и выть невидимые звери, то верещала в чащобе последним смертным криком какая-то тварь или птица, а то земля под копытами коня вспучивалась и шевелилась, и не было этой дороге конца. И время тянулось еле-еле, тяжелое и тягучее, словно патока. На душе было тошно от постоянного ожидания невесть чего. Все тело ныло от напряжения, а от необходимости все время держать перед конем щит затекло и онемело не только плечо, но кажется, даже и само внимание.
Снежок меж тем деловито перебирал копытами дорожные колдобины, не обращая внимания на странные подробности дороги, и лес в конце концов начал редеть и кончился. Когда они выскочили на освещенную солнцем опушку, Лиска была счастлива как, наверное, никогда за всю жизнь. Она слезла с коня, сделала несколько шагов, не чуя под собой ног, и облегченно вздохнула. Вокруг были только засохшие стебли и увядшие листья давно отцветших луговых трав, но краше этого жухлого травостоя в этот момент не было ничего на свете.
Был обычный для этого времени года день. Сквозь холодный воздух пробивались к озябшей земле лучи осеннего солнышка. Не успевшие еще до конца опасть деревья подставляли ему яркие листья. Успокоившаяся после летних трудов земля еще не спала, но уже никуда не торопилась, собирала последнее тепло, устраивала на зиму своих обитателей. Лишь иногда легким вздохом прокатывался по лугу легкий ветерок. Стоявший рядом с Лиской Дариан с удовольствием вздохнул полной грудью, взглянул на попутчицу и спросил:
-- Живая? -- он улыбался ей, как всегда, будто посмеиваясь.
Она зажмурилась, открыла глаза, убедилась, что это не сон, попыталась стряхнуть с себя остатки оцепенения и честно призналась:
-- Одна я бы там не прошла.
-- А в первый раз в одиночку там никто и не ходит. Меня в свое время впервые сюда водила Мирина. Так в самом страшном месте она меня просто за шиворот волокла. Сильная была женщина... А мы, кстати, почти пришли. Отсюда уже рукой подать.
И в самом деле, не прошли они и ста саженей, как дорога подвела их к крутому скалистому склону.
-- Вон там, видишь, чуть повыше того выступа, несколько небольших пещер. Одна из них и есть портал.
Они поднялись по склону, утыканному обломками скал. Камень вокруг был светлый, чуть желтоватый, и от этого казался теплым.
-- Вот здесь, -- показал Дариан. -- Заходи.
В пещере, а точнее даже в пещерке, не было ровным счетом ничего особенного. Просто глубокая ниша в скале, разве что задняя стенка очень уж ровная. И если посмотреть как следует... Лиска настроилась... действительно, портал. Прямо над поверхностью стены ровным овалом еле заметно сияла сиреневая полоса.
-- Можно открыть?
-- Да, пробуй, только осторожно, не торопись. Сначала посмотри, нет ли там кого-нибудь.
-- Ага.
Она протянула вперед руку и, не касаясь самой поверхности стены, повела ладонью по сгущающемуся под рукой воздуху так, словно протирала запотевшее стекло. В ответ постепенно растаял, будто растворился, камень, и в стене разошлось круглое оконце. Никого. Лиска уже смелее сделала круг ладонью. Оконце стало размером с зеркало. По ту сторону была пещера, в несколько раз больше этой, но такого же светлого камня цвета слежавшейся желтой глины, пустая, с дырой-входом напротив, в целом -- такая же. Ничего особенного.
-- Я бы подумала, что это просто пещера по другую сторону горы.
-- А Мирина тогда, пятнадцать лет назад, так и подумала сначала. Открыла портал, прошлась по той пещере, выглянула наружу и увидела, что к пещере идут люди. Тогда она спряталась, нырнула обратно в портал и прикрыла его так, чтобы только поглядеть, кто это. Люди эти были необычно одеты и говорили на совершенно незнакомом ей языке. Это были ни астианский, ни никейский, ни чернопольское наречие, ни какое-нибудь другое, которое можно только услышать на большой ярмарке в Изнорье, а там кого только не бывает... Она смотрела и слушала, а тем временем двое ушли, остался один человек. Он там что-то ковырял, осматривал, ощупывал, записывал. Любопытство в конце концов так разобрало Мирину, что она решилась открыть портал. Я слышал как-то, как они с Канингемом вспоминали их первую встречу. Мирина говорила ему: "Умирать буду -- вспомню, какое тогда у тебя было лицо". Представляешь, человек был всю жизнь свято уверен, что никакого волшебства не может быть в принципе...
Дариан с Лиской вышли из пещеры, присели на большой плоский камень поблизости, и Дариан продолжил свой рассказ о том, как Канингем попал в Драконовы горы:
-- Они познакомились. Не зная языка, это сделать трудно, но вполне возможно. И Мирина пригласила его на эту сторону. Ему, надо сказать, тоже не занимать любопытства. Он отправился с ней. На удачу в то время совсем недалеко отсюда был Сезам (как он тогда себя называл, наверное, и Канингем не помнит), а он - издревле всем известный полиглот. Прямо сюда, к пещере, он никогда не подходит. Здесь владения одного дракона, с которым они когда-то поссорились. Но вон около того лесочка он иногда бывает. Вот и тогда был. Когда Канингем его увидел.... Это он лучше сам тебе как-нибудь расскажет. В общем, к тому времени он уже окончательно уверился, что сошел с ума из-за этой своей науки...
-- А Сезам, он что, мог понимать даже тот язык, на котором говорил Канингем?