Пожелав Дариану спокойной ночи, она побежала к себе в комнату. Наира уже спала, хотя свечу на столе у окна не потушила, значит, ждала до последнего. Жаль. Лиске не терпелось все рассказать. Ну, завтра так завтра. Она потихоньку разделась, вежливо вытряхнула из-за пазухи пригревшегося Рушку и тихо-тихо, стараясь не журчать и не плескаться, стала умываться. Поставила на место кувшин, уткнувшись в полотенце, сделала два шага по комнате, кинула полотенце на спинку стула, повернулась к своей кровати..... А там, закутавшись в одеяло, лукаво блестя глазами, уже сидела Наира.
-- Привет! Ну и долго же вы гуляли. Я тут извелась вся. Мне не терпится поговорить, а здесь нет никого. Астианки наши на практику в Ойрин подались на целую неделю, мальчишки у Орвина с Ведайрой, Фрадина маленькая еще, а Канингему, как всегда, некогда. Я чуть не лопнула тут одна со своими новостями, да и про тебя не знаю ничего. Рассказывай же быстрее.
-- Нет уж, давай ты первая. А то еще, правда, лопнешь, кто меня тогда слушать будет?
Лиска сунула Руша под мышку, забралась под одеяло рядом с подругой.
-- Ну, рассказывай.
Наира повозилась, усаживаясь поудобнее, улыбнулась в предвкушении.
-- Значит, так. Место это недалеко от Уйруна. Мы с Канингемом где через порталы добрались, где так дошли, в конце концов оказались на небольшой полянке, прямо около скальной стенки. Полянка со всех сторон где деревьями закрыта, где скалами. Трав разных кругом множество. Сейчас они позасохли, правда, но летом там, наверное, хорошо. Ну да неважно. Подводит он меня к развесистой старой иве. Ветви до самой земли спускаются, под собственной тяжестью разлапились, того и гляди отвалятся. Ствол замшелый, толстый-толстый и к скале прижался почти вплотную. Вот в это "почти" мы с Канингемом и вошли. Я так и не поняла, как это происходит. Идешь прямо на эту "щель", в которую кошке и то трудно было бы протиснуться, и совершенно свободно входишь в просторную пещеру. Не очень широкую, но длинную. Высоко над входом длинное узкое окно. Снаружи его не видно, камень и камень, а изнутри -- стекло. А в пещере, -- девушка замолчала, разглядывая воспоминания, собираясь с мыслями, -- там чего только нет. Под окном, у самого входа, какое-то старье свалено, не то потертые старые ковры, не то шкуры какие-то -- целая куча, а дальше стоят шкафы с книгами, шкаф с посудой -- не с тарелками, нет, -- с колбами, ретортами, с разными хитрыми склянками. Еще в одном шкафу -- разные инструменты и приспособления для изготовления лекартв: ступки, ножи, соломорезки и прочая мелочь. Столов широченных три штуки. И еще полки с разными коробками, банками, пузырьками, бутылками и... кое-что даже не знаю, как назвать. В банках травы, порошки разные, все подписано, но все равно разбираться, наверное, месяца мало будет.
Ходим там, я разглядываю все это богатство, и вдруг около входа та пыльная куча не то ковров, не то тряпок зашевелилась, закашлялась и шамкает:
-- Шлушай, Канингем, вы шдеш поошторошнее топайте. Я тут вшера где-то шуб пошеряла, не наштупите. Найдешь, на полощку полоши.
Канингем повернулся и говорит:
-- Здраствуй, Хойра. Я к тебе Миринину наследницу привел.
И тут только я разглядела наконец, что эта куча старых половиков -- дракониха, старая-старая. Морщинистая, вся в складочку, какая-то рыжая, даже скорее не рыжая, а порыжевшая, серо-ржаво-пыльная. Она голову подняла. На морщинистой шее, смотрю, амулеты какие-то висят и платок цветной узлом завязан. А уж морда -- как будто ее всю из старых свалявшихся носков собрали и сверху еще заплаток понашили, и все это не то вылиняло, не то выгорело. Да еще и глаза прищурила, не поймешь сразу, где они. И уши врозь, полуобвисшие, с размохрившимися кисточками на концах -- чудо, одним словом. И вот эта куча старых измочаленных половиков приподнялась, шею вытянула ко мне, одним глазом меня оглядела, носом шмыгнула и говорит:
-- Ага, ага, Наира, шначит. Ну ладно. Добро пошаловать. Я тогда прогуляюшь пока.
И неожиданно шустро так развернулась и прямо через стену пошлепала -- гулять подалась. Я стою, смотрю на это недоразумение, мне и чудно, и смешно.
-- Канингем, -- говорю, -- какая же она старая. На нее смотреть страшно. А когда она кашляет, сердце замирает: того и гляди рассыплется.
А Канингем смеется.
-- Да что ты, ей всего триста лет. Хойра -- очень молодая дракониха. Просто ей нравится изображать из себя такую старую бабушку, шаркать, шамкать, разваливаться на ходу, предаваться воспоминаниям...
И правда, когда мы потом уходили, она стояла на полянке, и ее было не узнать: статная, с сильными лапами, с длинной, крепкой шеей, вся в медной чешуе, красивая... Приглашала бывать почаще. Мы с тобой на днях вместе сходим непременно. Там такое богатство -- одних только Мирининых записей несколько книг, и прадедушкины дневники, и еще в разное время написанные трактаты, описания лекарственных растений, рецепты, весы аптекарские, инструмент разный, и лекарский, и для изготовления снадобий, и увеличительные стекла есть. И есть даже такая штука, чтобы разглядывать то, что глазом вообще никак невозможно увидеть. Канингем принес это специально для Мирины. Там такое можно увидеть! И кое-какие талисманы там есть... И это только то, что я успела заметить. Книгу я пока оставила там. А для нас взяла несколько карт, которыми удобно пользоваться, потом покажу. Ну вот, пожалуй, пока все. Теперь ты рассказывай.
Они проговорили почти до самого утра. Лиске хотелось рассказать все-все-все, что с ними случилось за время путешествия. И она так и рассказывала -- о драконах, об Астиане, обо всем, что видела, со всеми волнующими и дух захватывающими подробностями. Только о Сарахоне, к удивлению для самой Лиски, почему-то совсем не хотелось рассказывать. Будто она, Лиска, что-то сказала или сделала не так, как должна была, или не сказала, или не спросила....
Гл. 13
Над высохшей досветла землей глухо зашуршали стебли травы. Холодный ветер пронесся по луговине, тряхнул гривы лошадей, дунул в спины всадникам и забился в густую пеструю шевелюру осеннего леса, начинавшегося от подножия высоких холмов. Или это холмы начинались у самой кромки леса? Или заканчивались? Ну да не важно, лишь бы спокойно было до самой границы. За последние три недели уже три дозора Ковражинской пограничной дружины сталкивались с никейскими отрядами. Погибших в стычках пока еще не было, но тяжелораненые были, и ситуация накалялась день ото дня. Никея начисто отрицала свои нападения на Изнорье и обвиняла изнорскую сторону в провокациях и покушениях на никейские земли. Назревал крупный конфликт, и хотя и не хотелось об этом думать, могло статься, что действительно было недалеко до войны. Да и разбойничать в этих местах стали в последнее время чаще.
Левко остановил отряд и прислушался. Тихо, вроде бы тихо, хотя... Он взглянул на Ринара. В их маленьком отряде у него был самый чуткий слух. Тот прислушался и с сомнением пожал плечами.
-- Не пойму. Пожалуй, надо будет послушать, когда в лес войдем. Только идти надо поосторожнее, самим не шуметь.
Левко соскочил с коня. Ему это сделать было легче, чем остальным, потому как ехал он на коне обычно боком, как благородная дама на охоте. Это было неудобно, зато спасало от некоторых неожиданностей, вызванных крайней самостоятельностью его скакуна в выборе дороги.
Рыжик был конь умный, что и говорить, и бывало, лучше хозяина знал, куда надо податься в следующую минуту. Жаль только, хозяин был человек своевольный и не всегда по достоинству оценивал такую инициативу. Впрочем, он был добрый, заботливый и на угощения не скупился, и ему можно было простить некоторую бестолковость.
Стараясь не шуметь, пешим ходом отряд вошел под сень старого леса. Некоторое время шли молча, сосредоточенно прислушиваясь к лесным шорохам. Шорохи были самые обыкновенные для осеннего времени. Изредка вспархивали мелкие птахи, шевелил ветки деревьев легкий, как вздох, ветерок, медленно сыпались на землю золотые листья. Сто, двести сажен -- все одно и то же. Уверившись, что все в порядке, дружинники уселись по седлам и пустили коней спокойной неторопливой рысью. Так они проехали версты две. Места были знакомые, вот-вот должны были они выехать на большую поляну, где удобно было бы расположиться на отдых не одному такому отряду.