Йорн и Анна... Они знали, на что идут, что почти наверное не вернутся, но и ждать, пока мор выкосит пол-Изнорья, тоже не захотели. И они решили рискнуть. Отправились они туда не одни. Йорн взял с собой двух горнтхеймов. Если помните, я рассказывал, что здесь вовсе не все драконы произведены на свет самими горами в ответ на сильные душевные переживания. Есть и такие, которые являются в мир вполне обычным для всех живых существ способом. Так вот, горнтхеймы -- живородящие драконы. Среди прочих они отличаются чрезвычайной агрессивностью. Нельзя при этом сказать, что они очень злы, они скорее необычайно драчливы. Очень любят любые драки, сражения, битвы. Впрочем, любят -- не то слово, они по-другому просто не могут существовать, им скучно. В боях они неподражаемы и биться могут с любой нечистью. Йорн с Анной сами тоже не были легкой добычей, оба владели всеми средствами боевой магии. Только силы были уж очень неравны. Уже почти перед самым рассветом погиб один из горнтхеймов, -- Канингем замолчал на несколько секунд, -- и погиб Йорн. Анна не дала твари утащить его в зыбун и, сражаясь за мужа, сама была серьезно ранена. В это время подоспела Мирина еще с двумя драконами, один из которых был ваш знакомый, Писатель. А вскоре после этого наступил рассвет, -- Канингем говорил медленно, тяжело подбирая слова и стараясь не смотреть на Наиру, -- и они смогли, наконец, покинуть жуткое место.
Канингем остановился, перевел дух и осмотрелся по сторонам. Прямо над их головами чиркнула по воздуху ласточка. Мягко шелестели узкие ивовые листья. Подставляя солнцу бока, красовалась возвышающаяся надо всем Кареглазая.
-- Анна, может быть, и выжила бы, если бы не большое горе. Я видел ее тогда. Она даже не плакала, а будто сохла и сохла изнутри. От ее тоски по мужу и появилась в то время Сурнель... Ни Мирина, ни Хорстен ничего не могли поделать с ее раной, и через две недели она умерла, не покидая пределов Драконовых гор. От степной лихорадки в Изнорье к этому времени не осталось уже и следа -- камень помог...
Канингем взглянул, наконец, на Наиру.
-- Похоронили их около Ведунцов, ты знаешь где. А на том месте, где умирала Анна, живет сейчас Сурнель.
Они подходили к невысокому скальнику, которым оканчивалась долина. Под стеной было круглое озеро, в которое светлыми струями водопадов изливалась небольшая речка, один из притоков Вилеи.
Лиска впервые в жизни видела водопад. Текучим хрусталем вода переливалась через каменный порог, падала вниз и разваливалась на десятки сверкающих пенных потоков. Одни белыми шелковыми косами струились по мокрому камню, огибая крупные валуны, другие скакали с уступа на уступ, разметая в стороны радужные брызги, третьи спадали донизу длинными бисерными нитями. Были и совсем тонкие ручейки, растекающиеся по скале и капавшие в прозрачную воду частыми слезами. И все эти бесчисленные потоки, струи и капли без умолку звенели, журчали, переливались, выплетая бесконечный грустный мотив, и стекали в каменную чашу, образуя небольшое озеро. А оттуда холодные воды горной речки уносились дальше, к подножию Кареглазой.
-- Речку назвали в тот год Мирилинта. В переводе с астианского это значит "Миринины слезы". Сюда приходят и из Изнорья, и из Астианы, и из Никеи. Чаще всего женщины, от совсем молоденьких до седых бабушек. Они приходят сюда погоревать о своих несчастьях, кто о чем: что жених разлюбил, что с мужем счастья нет, что детей Бог не дает или что болеет ребенок... Приходят сюда и вдовы, и те, кто рано осиротел, и те, кого судьба разлучила с любимым. Чаще других, наверное, бывают здесь астианки. Хозяйку этого места они называют Сурнелле. Они очень любят ее, поют для нее песни и каждый раз дарят ей что-нибудь из своих украшений. Верят, что оставляют с ними часть своего горя. За прошедшие с тех пор годы здешняя сокровищница изрядно выросла.
Канингем кивнул в сторону озера, Лиска сделала два шага вперед и только теперь увидела, что под толщей воды на дне лежит, переливаясь, целая груда самых разных драгоценностей. Длинные нити жемчуга вились между золотых и серебряных диадем, колец и браслетов. Среди жемчужных и цитриновых россыпей мерцали крупные багровые капли гранатов, вспыхивали синие искры сапфиров, темная зелень изумрудов оттеняла нежно-розовые переливы шпинели. И всюду жемчуг, жемчуг...
-- Да и сама Сурнель сильно выросла. А вот, кстати, и она.
Девушки повернулись в ту сторону, куда указывал Канингем.
Она была уже близко, и видно было, что полет ее вовсе не был похож на полет птиц. Волшебному существу, чтобы удержаться в воздухе, не было нужды ни судорожно махать крыльями, ни ловить ими воздушные потоки, как делают крупные хищники, парящие в поисках добычи. Сурнель легко скользила над горами, время от времени плавно взмахивая громадными крыльями. Будучи уже у самой земли, она расправила их, полоснула воздух, обдав гостей теплым потоком, и, приземляясь, сложила их на спине, превращая в часть панциря.
Оливковая с бронзовым отливом чешуя придавала ее удлиненному телу тяжеловесности и тем большее удивление вызывала та легкость и грация, с которой она двигалась. Ее голову венчали отходящие назад веером и изогнутые кверху золотистые выступы, "рожки", придававшие ей величавый и, пожалуй, даже сказочный вид.
Но удивительнее всего были глаза Сурнели, необыкновенные, похожие на драгоценные камни. Посреди громадных, влажно блестящих, прозрачных радужек цвета винного топаза длинным зигзагом змеились сверху вниз черные провалы зрачков. Бездонные чудные очи взирали на них внимательно и понимающе. И была в них бесконечная печаль и... бесконечная нежность.
Изогнув свою гибкую шею, она медленно оглядела мужчин, Лиску и повернулась наконец к Наире, которая не сводила с дракона глаз и стояла, как завороженная. Сурнель наклонилась к девушке совсем низко, и та, вдруг сделав шаг вперед, обвила руками ее шею и уткнулась в бронзовую чешую. Дракониха плавным осторожным движением склонила голову, приобнимая девушку, и закрыла глаза, будто к чему-то прислушиваясь.
Лисса смотрела на Сурнель, на колышащуюся поверхность озера, на водопад и с удивлением заметила, что шум воды непонятно отчего стал слышен как сквозь вату и становится все тише и глуше. Зато все яснее и яснее сквозь глухой рокот водопада проступало журчание отдельных струй, а потом стихли и они, и на первый план выступил мерный грустный перезвон отдельных капель. Отчего-то стало вдруг очень грустно и с каждой минутой становилось все тяжелее и тяжелее. И было слышно каждую каплю, и в отяжелевший от водяной пыли воздух каждая добавляла печали и горечи, и с каждой падала в никуда чья-то несбывшаяся надежда. Никогда уже не встретишь... никогда уже не будет... никогда не увидишь... Капли падали все тяжелее и медленнее, и медленнее, и медленнее. Будто само время стало густым и тягучим, как патока. Казалось, каждая секунда растягивается до невероятности и все тянется и тянется, наполняя печалью и бесконечной мучительной пустотой все вокруг, и все длиннее и длиннее становились тягостные минуты. И наступила, наконец, длинная мертвая пауза, исполненная такой тоски и одиночества, что душа замерла, заходясь от холода и отчаяния. И не было уже никакой надежды. Нечего было больше ждать в этом пустом и жестоком мире...