Выбрать главу

— Ай, Эррор, — пищу в ответ, но он не отпускает, хватая за руки и удерживая в плену, тяжело дыша и утробно рыча, чуть пугая этим, — Эррор, больно, больно, — тихонько хнычу, обездвиженная им, и монстр отпускает, слизнув капли крови с моей прокушенной кожи.

— Извини, — тянет он, виновато утыкаясь в мою шею, все ещё находясь во мне и укладывая на укус ладонь, даря тепло своей магии, которой он был способен немного залечить рану, оставив напоминанием лишь полумесяц шрама, словно татуировку, несущую в себе смысл его страстного желания владеть мной.

— Амбри, ты так хороша, — гудит его голос, пока он носом ведёт по линии уха, медленно вдыхая, — теперь ты моя.

— Могла бы стать твоей ещё вчера, если бы ты не струсил, — подначиваю Эррора, мягко огладив его хвост под собой… Действительно бархатистый…

— И станешь не последней раз за сегодня,— угрожающе рычит он, перехватывая меня покрепче, и от его угрозы внутри все сводит в сладкой истоме предвкушения…

Комментарий к Часть 8

\(ϋ)/♩

Пляж, пещеры, море, секас.

Юху (^∇^)ノ♪

========== Часть 9 ==========

Я лениво ищу в песке мелкие камушки, сидя в тени раскидистой большой пальмы, а затем кидаю их в сторону утреннего моря, залитого ярким светом палящего солнца. Неподалеку догорал костер, который я теперь разводила, выбивая искры одним камнем об другой: повезло, что местные породы чудесно их высекали, стоило приложить лишь немного смекалки. Теперь на огне я могла жарить моллюсков или рыбу, и это значительно обогатило мой рацион, сделав жизнь здесь значительно приятнее. Слабый ветер то и дело доносил до меня приятный запах сгоревшей древесины и печёных мидий, которые ждали своего часа на завтрак. Но я не начинала кушать без него…

Позади слышатся шаги, тихие, едва различимые, которые я научилась разбирать в мерном гуле волн только в последнюю неделю. Кто-то мягко садится рядом, чуть толкая собой и собственнически обхватывая вместо приветствия, и я улыбаюсь, ловко перехватывая пальцами тонкую плеть рубинового хвоста, что струится около босых ног.

— Доброе утро, сонная рыба, — добродушно толкаю плечом Эррора, что недовольно косится на меня, а после больно щиплет за бедро пальцами, скаля латунные зубы.

— Я уже месяц как не рыба, глупая, прекрати так меня называть, — монстр угрожающе щурится, придвигаясь ближе и шумно втягивая воздух в почти змеином жесте.

— А то что? — смело оглаживаю длинный хвост, что хлыстом взметывается из моих рук, а монстр заваливает меня на мягкий песок, нависая сверху гулко рычащей тенью.

— Я ведь и проучить могу, знаешь ли, — Эррор лизнул меня своими языками, заставив засмеяться от щекотки и согнуть руки и колени в жесте защиты, когда он опустился к шее.

— Ахаха, всё-всё, отпусти, щекотно, Эррор! — обнимаю его, прижимая ближе, и мы просто валяемся на теплом песке, чувствуя дыхание друг друга, тесно сплетясь в объятиях… В его новом облике, ставшим постоянным после полнолуния, мы теперь все время проводили вместе, но плавать монстр уже лез не с такой охотой, словно боялся, что вода вернёт его к прежней жизни, предпочитая исследовать недоступный ему ранее берег. Открывая новое с почти детским восторгом: ракушки, камни, листья и шероховатые стволы тропического леса. Неизведанный им мир тактильных ощущений. И даже я сама, словно монстр открывал меня заново, подолгу водя длинными пальцами по напитанной солнцем медной коже, не позволяя отойти, пока он не насладится чувством сполна. И, надо сказать, что почти всегда это перерастало в нечто более страстное, чем простые поцелуи и касания…

Это место стало моим личным раем, словно все это время я лишь существовала, в ожидании возможности попасть сюда. А может и сама жизнь всё делала для того, чтобы повернуть вектор моей судьбы к этому острову, где живёт монстр, отвергнутый целым миром. Как порой неисповедимы дороги жизни… Делают поворот там, где ждёшь прямую… И наоборот, несут вперёд, когда предчувствуешь вираж.

— Амбри? — зовёт меня Эррор, лёжа вплотную, уткнувшись в шею теплым носом и обвивая хвостом ноги.

— М? — веду рукой по волнам его позвоночника на шее, мерцающего в тени всеми оттенками бархатно-красного. А он молчит, просто наслаждаясь близостью, не ведая, как сказать, что я уже знаю и без слов. Чувствую в нем вибрацию, словно тихое ворчание дикого хищника от моей ласки, и его рука нежно касается виска, наполняя голову мыслями и чувствами его души. Такие, от которых моя собственная делает кувырок, смятенная силой эмоции…

Ее сложно описать, но… Она звучит голосом, где неважно, что именно говорят. Важен лишь тон. Лишь внимание к тебе, пускающее рябь мурашек, как если бы в воду бросили камень. Звучит не только звуком, но и касанием… От него на теле ещё долго горит огонь, подобно ожогам, с которыми не хочется расставаться. Напротив… Желаешь обжечься сильнее… Звучит чувством дыхания. Но не своего. Ты ловишь каждый чужой вдох, жадно поглощая выдох, мечтая, чтобы расстояние между вами измерялось не сантиметрами, а воздухом, что побывал в лёгких, согретый теплом горячего сердца. Звучит страстью, что испытываешь, сливаясь в единый клубок сладкого наслаждения, когда не ясно, где начинается твое и кончается чужое… А ещё… Звучит доверием. Звенящим в унисон с душами, сердцами, словами, дыханием и самой жизнью, что вы готовы отдать друг за друга без промедления.

Так звучит любовь…

— Я тоже тебя люблю, Эррор, — отвечаю монстру, что в такие моменты предпочитал эмоциональное общение, нежели банальное – словесное. Это было ценнее мне. Чувствовать его душу. То доверие, что мне было оказано, говорит само за себя и не требует каких-либо ещё уточнений. И он и сам это знал без слов, просто вытягивая мои чувства наружу и рассматривая их собственным разумом. Это было приятно. Будто кто-то нежно перебирает мысли, бережно возвращая на место каждую, оглаживая особо понравившиеся, пропуская их через себя словно песок сквозь пальцы, наполняя их своими впечатлениями и даря тепло, что течет по сосудам медленным спокойствием и уверенностью в завтрашнем дне. Ему нравилось мое доверие. Моя открытость ему и позволение вот так вторгаться в разум, просто расслабляясь в его руках. Я чувствую его власть и силу в такие моменты, но знаю, что Эррор ими никогда не посмеет злоупотребить, ограничиваясь лишь сильным давлением в нужный момент, чтобы принести этим лишь больше удовольствия.

— Эррор, пойдем есть? — тихо спрашиваю его, чуть отстраняясь и всматриваясь в его затуманенные мыслями глаза, когда он убирает от виска пальцы.

— И что на завтрак? Эти дурацкие фрукты даже не предлагай, никогда их не любил, а теперь и близко не подойду, — скелет брезгливо кривит рот и щурится, а я смеюсь над выражением его моськи, понимая, как он, должно быть, теперь ненавидит драконьи фрукты.

— Я мидии в костре запекла. На вкус очень приятно, — сажусь рядом, отмечая, что хвост монстра все ещё вьется лозой по коже, приятно контрастируя алым отсветом на загорелой ноге.

— Я знаю кое-что более вкусное, детка, — рычит мне в ухо севший рядом Эррор, сверкая потемневшим взглядом, пуская дрожь по телу. Боги, да он каждый раз умудрялся свести с ума одним лишь голосом. Завести с полоборота даже не касаясь руками. И его хвост здесь играл далеко не последнюю роль… Отцепляю эту коварную змею от себя, памятуя о том, как вчера провела вечер, что оставил напоминанием неплохие синяки на бедрах, не сошедшие даже после лечения его магией, а потому повторения сейчас не хотелось: тело явно было против, отзываясь на движения, словно вчера по мне проехался поезд. Это было неожиданным открытием, заставившим одновременно и хотеть повтора, и бояться его.

— Обойдешься, ты на диете, — фыркаю ему беззлобно, вставая и направляясь к горячим углям костра, чтобы вытащить завтрак, пока Эррор темной тенью скользнул следом, пристально наблюдая за движениями моих рук, ловко выуживющих из костра открытые раковины крупных, нежных моллюсков, разносящих сладковатый аромат сочного мяса над темными линиями угольков. Они горячие, и я с шипением быстро отдергиваю пальцы от нагретых раковин, оставляя их подстывать на темном песке возле нас, аккуратно усаживаясь рядом и вытягивая ноги, на которых темнели следы вчерашней любви. Эррор покорно опускается рядом, словно прирученный дикий зверь, сверля взглядом голую кожу, словно та была в чём-то виновата.