Дебрен переборщил и поднял в воздух не только всю пыль, содержащуюся в рулонах вынесенных во двор ковров, но и тот ковер, который висел на раме. Сама перекладина, державшаяся на шестах, воткнутых в мелкие, обложенные камнями лунки, но не закрепленная в грунте, подскочила и свалилась, хватанув по колену пытавшегося отскочить ирбийца…
— Колдовство! — взвизгнул десятник. — Спасайся, кто может!
Дебрен почти сразу же потерял из виду и его, и туннель ворот, в который вливалась человеческая река, брызжущая слюной, кровью и размахивающая обломками суковатых жердей. Защитники держались с трудом. Кружащийся в воздухе ковер влетел прямо в проход у дома, хлестнул солдат бахромой, одного сбил с ног, прихватил толстыми складками меч другого. Когда он свалился на головы бьющихся — в основном ирбийцев, которые стояли ближе, — неустойчивое равновесие сил нарушилось. Третий и четвертый ряды нападающих взобрались на накрытые тканью спины, бедра и головы свалившихся, истоптали полдюжины своих, но и не меньше солдат. Для защищающихся мечами алебардистов это означало потерю половины людей. Однако несмотря на это, они удержали бы ворота, потому что в тесном проходе тычки мечами были гораздо эффективнее ударов тупыми палками и слишком короткими кинжалами, а хорошо обученные солдаты, конечно, брали верх над неопытными нападающими, но когда сразу же за ковром налетела туча пыли и мелкого песка, перемешанного с пером, куриным пометом и квохчущей с перепугу наседкой, прихваченной основным потоком Дебреновых чар, то большинство дерущихся ослепло, а паника охватила почти всех.
Каждый стремился убежать, а поскольку при этом неизбежно сталкивался с теми, кто пытался либо сделать то же самое, либо подняться с земли, то пинал, колол, дубасил палкой, рубил мечом, кусал, орал и убивал. Любого. Потому что в аду ослепленных пылью несчастных людей врагом был каждый, независимо от того, на каком языке он орал от страха, чей герб носил на кафтане и с каким цветом волос явился на свет. Ослабленный истечением энергии Дебрен прильнул к стене. Видел он мало, но и этого было достаточно. Кровь, хлещущая словно вино из бочки, огромные от изумления глаза служанки, мертвенная бледность ее лица. Блеск ножей в воротах. Коричневая грязь, разливающаяся все шире внизу, где туман был не столь плотным и где время от времени удавалось увидеть чье-то неподвижное лицо или дергающуюся в агонии ногу.
Он видел слишком много. И прекрасно знал, чем кончится то, чего не позволяла увидеть пыль. Может, поэтому и не воспользовался палочкой против солдата, который намеревался его зарубить и пытался встать, опираясь на меч. Нога могла быть целой, у солдата могло остаться достаточно сил, соображения и удачи, чтобы рубануть мечом пробегающего мимо Дебрена. Но об этом магун не думал.
Он просто побежал. К поленнице дров, и крышам пристроек. К жизни и укорам совести.
— Входи, — сказал сидящий на грязном от муки столе блондин с реденькой ирбийской бородкой. Он был еще слишком молод для солидной густой щетины. Для меча — нет. Особенно такого, которым поигрывал, упирая кончик в табурет и ударами пальцев по гарде заставляя оружие крутиться юлой. Меч был короткий, удобный для тех, кто еще не перестал расти, но уже хотел походить на взрослого. Либо тех, которым нужно оружие, не бросающееся в глаза. Незаметное.
Дебрен заколебался, но порог переступил. Сзади, в конце коридорчика, отделяющего кухню от трапезной, потемнело. Там кто-то стоял, отрезая путь назад. Кто-то, кто не собирался нападать, но наверняка крепко настаивал бы на том, чтобы Дебрен принял приглашение светлобородого.
— Не бойся. Мы не собираемся тебя арестовывать, — сказал, стараясь казаться добрым, еще более юный толстощекий паренек, охраняющий дверь во двор. Дебрен где-то его уже видел, но это не имело значения. За два дня, проведенных в таком маленьком городке, человек встречается с половиной жителей.
— Это хорошо. Мне недосуг играть в драбов и разбойников.
Пухлощекий покраснел, чуть не спрятал за спину что-то, что в первый момент Дебрен принял за железную булаву, но что в действительности было, пожалуй, пестом от большой ступы. В противоположность товарищу ему еще нечего было брить, и парень совсем недавно перестал играть в игры, на которые у магуна не было времени.
— Кто-то тебе сломал лапу. Наверное, ты сделал какое-то невежливое движение. Странно, что такой ученый муж не учится на собственных ошибках. И не спрашивает себя, что с ним может случиться за невежливые слова.
— Простите, юноши. — Держа здоровую руку подальше от футляра с палочкой, он прошел мимо печи к своей постели. — Я не хотел быть невежливым. Предпочитал быть деловым. Людей в вашем возрасте, кажется, утомляют слишком долгие речи пожилых мудрецов. Мир очень быстро меняется. Тот, кто тратит время на выслушивание, отстает.
— Гляньте на этого мудрилу. — Светловолосый мягко соскочил со стола. — Все вроде бы знает о современной молодежи, а того, что она агрессивна, возбудима и может запросто обидеть тех, кто над ней подсмеивается, не знает. Учтите, господин Дебрен из дыры, названия которой я не припомню. У меня есть для вас работа, не требующая больших физических усилий. Так что вы можете взяться за нее без особого ущерба для вашей миссии. Я верно говорю, Мязга?
Пухлощекий неуверенно пошевелился; тоненько кашлянул. Дебрен устало подумал, что отсюда большие неприятности ему, пожалуй, не грозят. И теперь ему, Дебрену, придется второй раз на протяжении клепсидры принимать очередное решение из разряда тех, которые уважающий себя магун вообще принимать не должен. Подумать о применении силы.
— Я выезжаю из города, — сказал он тихо, стоя спиной к вооруженному мечом молокососу и протягивая руку за своим дорожным мешком. — Как ты верно заметил, я родом из далекой глуши и намереваюсь туда возвратиться. Путь неблизкий, так что надо пойти и быстренько заработать несколько грошей. Прощайте, уважаемые.
Он отвернулся и, не удивившись, взглянул на меч. Едва полфута отделяло острие от горла Дебрена.
— Прощание со мной бывает равноценно расставанию с теперешней жизнью, — сообщил магуну светловолосый. — Меня зовут Геп. Сокращение от Гепард. Как ты, вероятно, знаешь, это зверь, от которого мало кому удается убежать.
— Я не убегаю, — пожал плечами Дебрен. — У меня нет причины.
— Ну, причины бы нашлись… Сколько, Мязга? — Пухлощекий смущенно усмехнулся. — Ну, с полторы дюжины, я думаю. В том числе три бабы и ребенок. Легче побитых не считаю. И ирбийскую падаль, разумеется.
— Не понимаю, о чем ты, — солгал Дебрен.
— Не понимаешь? Смотрите-ка, а я думал, чароходцы с таинственного Запада запросто в человеческом мозге читают… Об убитых я говорю, паршивец. О мирных беззащитных людях, которые из-за тебя погибли, были покалечены либо из тюрьмы отправятся на эшафот.
— Ты имеешь в виду участников драки у дома канатчика, — бросил Дебрен, глядя в карие глаза светловолосого, — которых ваши историки назовут первыми жертвами майского восстания? Май еще не кончился, насколько я понимаю.
— Думаешь, я шучу? — махнул рукой Геп. — Мязга, скажи ему!
— Командир не шутит, — заверил пухлощекий.
— Это хорошо, потому что я тоже, — сказал Дебрен. — Хоть невольно, но я тоже оказался жертвой майского восстания. Эта рука, — он осторожно поднял забинтованную левую руку, намазанную бальзамом, — превращает меня в участника вашей освободительной войны. Подозреваю, что вы еще долго не расплатитесь со своими соратниками за поломанные кости и потерю заработка, так что мне совсем не до смеха. Недавно мне сильно ошпарило правую руку, она все еще не очень хорошо работает, сейчас я не могу пошевелить пальцами левой. Ты знаешь, что это означает для чародея? Безработицу, нищету и голод.
— Плевать мне на все на это. Поставь торбу на лежанку. Ну, быстрее, не то ткну. И отодвинься туда, к печке. Проверим, действительно ли ты чародей, или только голову нам морочишь, чтобы от справедливой кары отвертеться. Мязга, следи за ним.
Дебрен послушно отступил в угол за печью. Он смотрел, как высыпается его добро, как Геп разбрасывает по покрывающей лежанку попоне смену белья, книги, тетради с записями, пучок перьев, мешочки с травами, ножички, щипчики и иглы, чистые и сильно почерневшие портянки, засунутые в дырявый носок. Ему не нравилось, что не реже, чем левой рукой, парень орудует концом меча, который держит в правой. Однако старался делать вид, будто это его не волнует.