Сон Ён поднялся, отряхнул одежду. Девушка углядела свежезаштопанную прореху. Скоро совсем поизносятся, придется переходить на одежду попроще, а янбаны ведь привычные лишь к шелкам да к рами.[26]
Произнес, будто указ издал:
— Довольно на сегодня!
И пошагал вниз по склону, не разбирая дороги.
Глядя ему вслед, Ха На возмущенно пощелкала языком: ну надо же, будто она к нему в свиту набивалась! Если бы не бабушка, ни минутки бы лишней рядом не провела!
И впрямь на сегодня было достаточно.
Он с самого начала подозревал, что их разместили так далеко не без задней мысли, но вот какой… Усложнить жизнь опальному министру? Унизить? Оградить местных деревенщин от разглашающего влияния изменщика?
А их, оказывается, просто отправили в дом, где обитают злые духи! Если, конечно, девчонка не врет. Сон Ён машинально оглянулся на оставленную у пещеры хэнё и тут же оступился. Зашипев, потер щиколотку, мысленно отругал себя: осторожнее! Разве отцу станет легче оттого, что его единственный сын сломает ногу, а то и шею?
Навряд ли Ха На выдумала историю с домашними призраками. Зачем это ей?
Тогда уж можно сказать, что врала она и на ночном берегу, показывая ему ино. Или сегодня в пещере с имуги.
Или вообще околдовала, чтобы он увидел то, чего не существует. То, что мог вообразить только в детстве: драконы-хранители, ино, великаны, квисины…
Может, стоит поинтересоваться, не дружит ли Ха На заодно и с призраками? Вот пусть и договорится, чтобы те оставили Становище по-хорошему.
Старая хэнё уже уходила. Выдавала Мин Хва распоряжения о лечении хозяина голосом, слишком мощным для столь тщедушного тела. Слушая ее, Сон Ён понял, что находит островной диалект уже не раздражающим, а скорее забавным. И начинает понимать многое с первого раза. Надо и впрямь побольше общаться с местным людом.
Держась за спину, старуха поклонилась террасе, на которой — о чудо! — сидел отец.
— Будьте здоровы, господин!
Бывший министр наклонил голову. Весьма благосклонно.
— Вам тоже не болеть, бабушка Ха Ны.
Ныряльщица обернулась и увидела Сон Ёна.
— А, нагулялись? — заглянула ему за спину — Ну и где же моя коза?
— Где и положено, — сдержанно отозвался он. — В горах скачет.
Старуха захихикала, прикрыв рукой почти беззубый рот. Игриво толкнула его палкой в живот так, что Сон Ён покачнулся.
— Тоже скажешь!
Молодой человек не сводил с нее внимательных глаз. Старушка-хохотушка, божий одуванчик, ни дать ни взять! Но какие секреты ты хранишь еще, ныряльщица? Может, ты служишь на посылках у Священного Восточного Хранителя? Или регулярно ходишь по небесной лестнице на чаепитие к Нефритовому императору? Откуда у тебя взялось такое прозвище — Морская Ведьма?
Хэнё неожиданно посерьезнела, потянувшись, похлопала его по плечу.
— Вот бедняга! Ну-ну, паренек, не печалься! Все будет хорошо, уж я об этом позабочусь…
Подслушала его мысли? Или старуха имела в виду нечто совершенно иное? Пока молодой человек формулировал вопрос, хэнё повернулась к нему спиной и припустила по крутой тропинке с такой прытью, что оставалось только дивиться целительному воздействию таинственного напитка или общения с министром Кимом.
Сон Ён сгорал от любопытства — о чем же таком секретном и важном беседовал отец с этой шустрой древней ноби, — но изо всех сил удерживался от вопросов. Они посидели рядом молча.
— Как… тихо, — наконец произнес отец.
— Первые дни мне казалось, что я просто-напросто оглох, — согласился Сон Ён.
Министр Ким поднял глаза к горам. Помолчал и добавил:
— И красиво.
— Разве? — Сон Ён повел удивленным взглядом по окрестностям. Не было в природе острова ничего, что могло бы стать усладой для глаз: слишком суровы очертания и краски скал, гор и моря. Ни вдохновения, ни отдохновения внушить они никак не могли. Тем более не поэту, а такому прожженному политику и прагматику, как министр Ким Хён Чжи.
Отец неожиданно вздохнул.
— Молод ты еще… Не понимаешь.
Известно, что дальше скажет: мол, не доросли вы, молодые, до понимания и просветления. Не так ли он отвечал на сыновьи вопросы даже об обвинениях в измене? Отец тяжело поднялся, чтобы вновь уйти внутрь дома.
И Сон Ён все же не сдержался:
— А о чем вы беседовали с этой хэнё? Отчего ей вздумалось меня жалеть?
Казалось, отец не ответит, если вовсе не приструнит не в меру любопытного потомка — таким тяжелым был его взгляд. Но все же помедлил и обронил, прежде чем шагнуть внутрь: