— Получается, хширасс — местные боги? — подытожила я.
Тогда становилось ясно, почему болотного гада так задело моё пренебрежение к великим и ужасным хранителям магического равновесия. Живёшь себе, привыкнув если не к раболепию, то к хотя бы почтению и уважению, а тут заявляется девица и спрашивает, по стихиям вы делитесь или по цвету. Считать драконов местными могучими рейнджерами не стоило. Я бы тоже из-за такого обиделась.
Всё же ко мне относились гостеприимно, так почему я вздумала, что не нужно быть вежливой?
— Отвратительное произношение, — Рюдзина аж передёрнуло. — Лучше говори «драконы».
Глава третья, в которой только чужак может заключить сделку
— А Шад — тоже дракон? — не смогла не прояснить я видовую принадлежность того, кто стал моим телохранителем.
То, что он продолжал молчать и никак не реагировал, не только разжигало любопытство, но и настораживало. Если Ананта заботился о моём спокойствии, кого-то плохого ко мне бы не приставили. Однако напрямую к нему обращаться в присутствии Рюдзина, который, казалось, игнорировал само существование Шада, смущало. Вдруг ему нельзя говорить? Или он немой. А тут я полезу. Или к слугам нужно было обращаться как-то по-особенному, раз уж им на глаза хозяев лишний раз попадаться нельзя. Шут их разберёт, правила чужого мира.
А есть ли учебник по этикету?..
— Он раб, — огорчил меня Рюдзин и ехидно сощурился, ожидая реакции.
— У вас ещё есть рабство? — только и спросила я.
Если уж мир изначальный, думалось, что здесь должно жить прогрессивное общество. Технологий никаких я во время прогулки по дворцу не заметила, но магические артефакты, заменяющие собой те же лампочки, вряд ли бы сумела распознать. Только если мне на них специально не укажут.
Хотя, прогресс — это не только технологии. А если магией обладали не все, то это ещё как разделяло общество, причём сильнее, как попросту богатых и бедных. Сюда бы какого-то социлога вместо меня. Или вообще, в принципе кого-то умнее и рукастее, чтоб точно пользу суметь принести, построить что-то или изобрести. Я с трудом могла вспомнить, как паровой двигатель работал! Впрочем, нужен ли обладающим магией паровой двигатель?
А если Рюдзин умел подглядывать в другие миры, была ли от меня и моих скудных знаний в принципе какая-то польза? О чём я могла рассказать? Программа окружающего мира начальных классов не к месту, два плюс два складывать тут точно умели, а из другого… цитировать Пушкина и Лермонтова я точно не буду, про Бродского или Маяковского лучше молчать. Нет, ну разве что сказки рассказывать кому-то или песни петь, которые здесь отродясь никто не слышал.
С другой стороны, а почему я так старалась найти себе применение? Выгонять — не выгоняют, вопрос выживания не стоит. Только и надо, что потерпеть, а там и всё, конец приключений, возвращение домой.
Но до чего же обидно, оказаться в магическом мире — и ничего не сделать!
— У людей где-то — да, рабство ещё сохранилось, — болотный гад в который уже раз щёлкнул веером, но на этот раз просто складывая-раскладывая его несколько раз. — Среди магических народов это, скорее, форма наказания.
— А за что наказан Шад? — говорить о нём таким образом казалось невежливым, но если я кинусь защищать чьи-то права…
В лучшем случае Рюдзин съехидничает, в худшем — запомнит и станет использовать эту слабость против меня. Лучше уж спровадить болотного гада куда-то и самой поговорить с Шадом, чем лезть грудью на амбразуру и кричать про «свободу попугаям». Этого нам точно не надо — устраивать освободительную революцию, совершать великие подвиги… и что там ещё делают герои в таких историях?
— Если скажу, — уже привычно змеино растянул губы в улыбке Рюдзин, — чувство безопасности станет иллюзорным.
— Пугаешь?
— Констатирую факт, — спокойно отозвался он. — Но бояться нечего, заклинание Ананты надёжно, поэтому этот раб тебе не навредит.
То пугает, то успокаивает. Неужели так и не определился, хочет он надо мной издеваться или помогать? Впрочем, одно другому не мешало. И до этого Рюдзин говорил, что пытается меня понять, так что попытка зайти с разных направлений вполне логично вписывается в происходящее.
— А его одежда — тоже часть наказания? Или это какая-то традиция?