Белые Драки не извергают огня, но где–то в Пермии обитает такая дурацкая маленькая ящерица, которая подобным занимается. Дюймов восемнадцати в длину, совершенно ничем больше не примечательная. Не вдаваясь в околонаучные подробности: эта мелкая тварь пукает через рот и каким–то образом умудряется поджечь выходящие газы. В зарослях тростника вы вдруг видите маленькие вспышки и клубы дыма. Так что в общем это не невозможно. Замечательно.
(Зачем это может быть нужно? Грабанус, у которого готов ответ на любой самый дурацкий вопрос, указывает на то, что тростниковые заросли заполонили бы всю дельту, изменили бы русло реки, лишив весь Южный Пермий проточной воды и превратив его в зловонное болото, если бы не регулярные пожары, которые уничтожают буйно разросшиеся камышовые дебри и порождают при этом толстый слой плодородного пепла, который просто идеально подходит для роста тучных и сладких съедобных растений, дающих пропитание сотням видов животных и птиц. И эти пожары порождаются огнедышащими ящерицами, которые, похоже, ни на что больше не пригодны. Грабанус приводит этот факт как доказательство теории Божественного Часовщика. Ну а я думаю, они делают это, потому что это то, что они делают, хотя могу предположить, что ящерицы, которые действительно устраивают пожары, — это обиженные младшие сыновья. Через минуту я расскажу вам о моём братце.)
Она нашла меня в библиотеке. Очевидно, она уже успела поговорить с Эббой.
— Ну? — сказала она.
Я поведал ей, что́ намерен предпринять. Она умеет отобразить на лице страшное презрение и ярость. Она делает это так умело и физиономия её в такие мгновения столь красноречива, что ей нет нужды пользоваться словами. Но она пользуется. О, она пользуется!
— У меня нет выбора, — возразил я. — Я рыцарь.
— Тебе пятьдесят шесть и ты задыхаешься, поднимаясь по лестнице. А тебе предлагают сражаться с драконами.
Это чёрная ложь, насчёт лестницы. Только один раз, да и то это была часовая башня. Семьдесят семь ступенек наверх.
— Я не хочу этого делать, — сказал я. — Последнее, будь оно проклято, чего я хочу…
— Последнее, будь оно проклято, что ты вообще сделаешь, если ты достаточно глуп, чтобы сделать это.
Она никогда не ругается, разве что когда цитирует мне меня.
— Просто задумайся на минутку, хорошо? — холодно произнесла она. — Если тебя убьют, что случится с этим местом?
— Я не собираюсь быть…
— Флориан слишком молод, чтобы управлять поместьем, — продолжала она, словно я не произнёс ни звука. — Этому твоему клоуну — судебному приставу нельзя доверить даже дышать без того, чтобы кто–нибудь не стоял рядом. Кроме того, придётся делать выплаты за поместье по смерти арендатора и опеку, а это сотни и сотни талеров, которых у нас просто нет, что означает, нам придётся продать землю, а как только это будет сделано, можно грузить остатки добра в тачку и отправляться на большую дорогу, потому что…
— Абсолютно не собираюсь быть убитым, — договорил я.
— Только не надо орать! — заорала она. — Достаточно и того, что ты пугаешь меня до смерти, когда не орёшь. Даже не знаю, почему ты так со мной поступаешь. Ты меня ненавидишь, да?
Мы были в четырёх с четвертью секундах от слез, и я ничего не мог с этим поделать.
— Ладно, — кивнул я. — Тогда скажи, что мне делать?
— Я‑то откуда знаю? Не я же влипла в эти дурацкие неприятности.
Хотел бы я быть способным сделать это. В конце концов, это вполне себе по–рыцарски, не так ли? Шаг под прямым углом, потом прыжок прямо через голову другого человека…
— Как насчёт твоего никчёмного братца? Отправь его.
Ужасно, эта же мысль только что пришла мне в голову. Это было бы… ладно, подобное не принято, но всё же в пределах нормы, в том смысле, что прецеденты случались. Конечно, на такой случай я должен быть практически прикован к постели какой–нибудь скверной, но благородной болезнью. Титурель на десять лет моложе меня и до сих пор регулярно выходит на ристалище, однако сейчас он находился в трех милях от нас, в избушке, с какой–то женщиной, которую он где–то подцепил. И если бы я действительно болел…
Я был ей благодарен. Если бы она не предложила этот шаг, я бы, быть может, всерьёз над ним задумался. Но вышло вот как.
— Не смеши, — сказал я. — Только представь, что я струшу, а Титурель умудрится грохнуть эту чёртову животину. Нам здесь ещё жить и жить. Он же станет просто невыносим, мой братец.
Она шумно сопела, совсем как — позволю себе такое сравнение — один из этих, на букву Д.
— Хорошо, — произнесла она наконец. — Но только подумай, точно ли будет лучше, если тебя убьют, а твой невыносимый братец приедет и начнёт тут всем заправлять…
— Я не собираюсь быть убитым, — сказал я.
— Впрочем, чего я распинаюсь, ты же всё равно никогда меня не слушаешь, так что лучше поберегу дыхание. — Она замолчала, хмуро уставясь на меня. — Ну?
Порой мне не верится, что когда я женился на ней, она была Прекрасной Девой Ланнандейла.
— Что — ну?
— Что ты собираешься делать?
— А, — сказал он, слегка повернувшись и вытирая лоб о предплечье. — Это ты.
Еще один мой ровесник. Он где–то на полгода постарше меня, стал хозяйничать в кузнице незадолго до смерти моего отца. Я ему никогда не нравился. Тем не менее, мы ладим. Он совсем не такой хороший ремесленник, каким себя считает, но всё же не самый плохой.
— Пришел заплатить за те бороны? — сказал он.
— Не совсем, — ответил я. — Мне нужно кое–что.
— Конечно нужно, — он повернулся ко мне спиной, вытащил из–под углей что–то оранжево–горячее и бил по нему молотом — очень сильно, очень быстро, с полминуты. Потом он сунул это обратно в угли и дюжину раз качнул мехи горна. Наконец у него появилась минутка передышки, чтобы поговорить со мной.
— Мне понадобится задаток, — заявил он.
— Не говори глупостей, — сказал я.
На запасной наковальне была свалена кучка инструментов. Я осторожно отодвинул их в сторону и на освободившемся месте разложил кусочки пергамента.
— Вот, посмотри на это.
Пергамент, на котором я сделал свои жалкие наброски, был форзацем из «Принципов торгового права» Мономаха Теанского. Его как раз хватило для короткой записки, которую я сложил вчетверо, запечатал и отправил с мальчишкой–подконюшим. Листок вернулся ко мне сложенным наоборот, а под моим посланием, написанным крупным грубым почерком, размазанным из–за отсутствия песка значилось:
На кой чёрт тебе это нужно?
Я был не в настроении. Вернувшись в дом (я был в сарае, где рылся в куче старого хлама), взял перо и чернила и написал сбоку на полях (едва–едва хватало места, если мельчить):
Срочно. Пожалуйста. Сейчас.
Слово «Пожалуйста» я дважды подчеркнул. Подконюший уже куда–то исчез, поэтому я послал судомойку. Она стала ныть, что придётся идти в домашних туфлях. Я вас умоляю.
Кузнец Моддо из тех людей, которые входят во вкус по ходу дела. Сначала он скулит и жалуется, потом сложность задачи захватывает его, а когда работа закончена, вашей главной трудностью становится забрать у него сделанное, потому что он тут же начинает придумывать бесконечные маленькие улучшения.
Но он действительно мастер своего дела. Я был в таком восторге от результата, что заплатил наличными.