На берегу появилась группка людей, судя по флажкам это был имперский командующий флотилией и несколько капитанов, однако забрать опоздавших не представлялось возможным. Неизвестно насколько ценные моряки эти ребята, а разгильдяи и пьяницы точно преизрядные. Утром появились многие офицеры и штурманы, несколько капитанов, впрочем, ребята Гонсало уже сформировали свои экипажи из бывалых моряков, прибывшие попали к ним в подчинение. Испания страна мореходов, там бывают такие, что воды больше чем в кружке не видали, если живут в глубине страны, а бывают такие, что видят океан ежедневно. Поэтому, набрать в моём войске добрых мореходов было несложно, через одного воевали на море, каждый третий служил на корабле матросом или рыбачил. Все имели опыт абордажа: особого вида самого отчаянного боя, где нужно как на крепостную стену взобраться на крутые борта, загнутые внутрь каракки и броситься вниз, на пики и тесаки команды, прокладывая путь товарищам. Имея пушки, можно конечно топить корабли издали, но абордаж оставался пока единственной формой боя на море. На мачтах были «вороньи гнёзда» или «марсы», такие площадки, откуда во время абордажа стреляли мушкетёры, арбалетчики и лучники. Конечно, марсы использовали для высматривания земли вахтенные, но предназначались они для самого кровавого боя, марсовые стрелки последние защищали корабль, если на палубе и в трюмах всех перебьют.
Стоя на скрипящем и словно дышащем судне, я ощущал прохладный морской ветер и смотрел на зелёные волны моря. Это было волнующе и страшно одновременно, совершенно непохоже на виноградники и крепостные стены. Просто дерево и канаты, а какой восторг от летящего над волнами корабля! Было что-то волшебное во вздымающейся палубе, свисте ветра в канатах, их называли такелаж, деловитой беготне команды, железной уверенности в собственных силах капитана, зорко глядящего по курсу. По морю явно ходили особые люди, знающие что-то, недоступное сухопутным. Где-то в глазах хмурого капитана пряталось это знание, даже мальчишка, драящий палубу шваброй понимал это, скаля зубы. Штурман, склонившийся над картой и что-то показывающий капитану явно тоже знал что-то про морскую жизнь, что говорить про боцмана, гоняющего экипаж по одному ему ведомым делам. Корабельная жизнь мне нравилась, своей деловитостью, каждый знает место, понимает, что делать. За бортом и вовсе показались диковинные рыбы, они неслись с немыслимой скоростью, обгоняя корабль и выпрыгивая из воды с радостным стрекотанием. Воистину море было удивительным миром, полным очарования и красоты.
Наша каракка называлась «Святой Гоар», зато остальные были нидерландскими, поэтому названия там приключались одно смешнее другого, голландцы вообще шутники ещё те: «Каас Хоофд» – головка сыра, «Гроте пенис» – большое достоинство. Мелкие два судна назывались проще: «Бремен» и «Любек». Пиратские корабли вообще непонятно, назывались ли как-то, сарацинские надписи было сложно отличить от рисунков. На флагмане Барбароссы виднелся синий джинн, невозмутимо глядящий вперёд, команды разбрелись спать или другим занялись, многие играли в кости, палубы опустели, изредка появлялся кто-то. Наши корабли представляли собой мастерскую и прачечную одновременно: команда драила палубу, выбрасывала остатки хлама из трюма, переносили плохо закреплённые грузы, повара здесь называли коком, тот готовил к обеду сытную похлёбку. Гонсало умел занять всех полезным делом, привести любой свинарник в божеский вид, сколотить разномастный люд в толковую команду, встречающую любого самого грозного врага дружным залпом. На марсах глядели в оба зоркие ребята с мушкетами, рулевой имел разумный вид, капитан что-то обсуждал со штурманом, изредка прихлёбывая вина.