То были четыре паукообразных чудища. Силуэты их походили на людские, но у них было по несколько рук и ног. Они бежали, используя по несколько конечностей одновременно, что выглядело отвратительно и спирало дыхание. Дорота глядела на странные существа с открытым ртом, она никак не могла опомниться. Чем ближе были те создания, тем увереннее она была, что дополнительные руки и ноги у них не выросли, но были пересажены.
Для докторши это было словно откровение. Чужие могли осуществлять пересадку конечностей и, наверняка, внутренних органов. Это было и необычным, и потрясающим. Какими же невероятными знаниями они располагали? Что еще могли? Аль-хакима сделала глубокий вдох, забывая о том, что у нее могут быть поломаны ребра. Она как раз очутилась перед лицом непознанного, перед лицом существ, располагающих такими знаниями, о которых она сама и не мечтала. Ну как могли они сбежать от столь умных созданий? Да нет, у них не было ни малейшего шанса.
- Спокойно, прошипела Дорота Йитке. – Веди себя спокойно. Быть может, они ничего плохого нам и не сделают.
Не двигаясь с места, она подняла руки. Йитка уселась рядом с ней, трясясь от перепуга и отвращения. Пауки подбежали к женщинам и схватили их своими многочисленными руками. Один из них укусил Дороту в палец и какое-то время смаковал ее кровь. От него ужасно несло трупным смрадом, точно так же, как и от остальных. Их одежда и кожа были покрыты свернувшейся кровью и засохшей слизью, губы были измазаны свежей кровью. Аль-хакима почувствовал страх. До нее дошло, что их мудрость никак не связана с добротой. И она никак не связана с человеческим понятием мира.
Многочисленные ладони потянули ее вверх, ставя женщину на ноги. Затем ее грубо толкали, заставляя бежать. Когда через несколько метров она притормозила, один из палачей хлестнул ее по спине стальным бичом. Боль пронзила все тело Дороты, как будто ее одновременно припекали огнем, будто с нее сдирали кожу и посыпали солью. Женщина затряслась и заорала от боли так, как не вопила никогда в жизни. А еще до нее дошло: те пытки, которым много лет назад ее подвергли опольские инквизиторы, ничто по сравнению с тем, что ее встретит из рук паукообразных монстров.
Пан Михал потерял коня, проехав пару десятков шагов. Один из одержимых распорол несчастному созданию живот, чуть не отсекая при этом ноги панцирному. Рыцарь вовремя соскочил с уже падающего животного и, о чудо, спасся от янычар. Пехотинцы как раз атаковали копьями бестию, вооруженную прикрепленными к ладоням двумя грозными крюками, и пришпилили ее к земле. Панцирный подскочил к твари и ударом сабли отрубил ей башку. В награду кто-то из янычар похлопал поляка по спине, что было неформальным утверждением перемирия.
Буквально пару минут назад они хотели его повесить, а теперь сражались вместе с паном Михалом плечом к плечу. Пиотровский не имел ничего против этого, он не питал обид к мусульманам. Точно так же, как и их, его пугало и отвращало то, во что превратились одержимые, так что перед лицом их безжалостной жестокости и чудовищности, недавнее недоверие к туркам было забыто. Теперь для него самым главным было прорваться в хане и сообщить своим о том, что здесь творится.
Он преодолел небольшое расстояние, проскальзывая между колоннами янычар, как вдруг заметил выезжающих из боковой улочки со сточной канавой юных всадников, которыми командовал Тадеуш. Издалека пан Михал видел, как одержимые сбрасывают с седла одного, а потом и другого парня, как раздирают их в клочья, но ничего поделать с этим не мог. В конце концов он стал кричать Тадеушу и размахивать руками, но парень был настолько поглощен собственной смелостью, что никак не замечал спешенного панцирного. При этом юноша рубил саблей налево и направо, любого, похожего на безумца, с разгону сбил на землю нескольких отступающих янычар и наехал конем на какого-то умирающего несчастного.
Пан Михал бросился, чтобы пересечь ему дорогу, но тут появилось некое мускулистое чудовище, размахивающее дубиной. Поляк перекатился по земле, чтобы избежать удара. Дубина, сделанная из пушечного лафета и снабженная массивными железными заклепками, грохнула рядом по булыжникам, рассыпая во все стороны мелкие каменные осколки. Один из таких острых обломков рассек панцирному щеку, на что Пиотровский отреагировал, инстинктивно рубанув по ногам противника. Он всего лишь покалечил голени одержимого, возбуждая его ярость. В течение последующих минут поляк только отчаянно спасал собственную жизнь. Панцирный схватился на ноги и бросился назад, затем повернулся и помчал бегом прямо вперед, петляя между сражавшимися и умиравшими. А бестия с рычанием мчала за ним, давя всех и вся на своем пути.
Так они добрались до площади с деревом, на котором буквально только что пана Михала вешали. В голове поляка мелькнула мысль, что, ничего не поделаешь, придется умереть именно в этом месте, что от судьбы не убежать. Панцирный, тяжело дыша, оперся спиной о ствол платана. И кольчуга, и жара давали себя знать, опять же, и годков было немало. Крутить сальто было забавой для более молодых.
Одержимый был пару саженей с лишком роста и со здоровенным пузом, с багрово-красным и ужасно грязным лицом, двигался он словно громадная горилла, подпирая себя рукой и таща дубину за собой. Он тоже сопел, но ему хватало сил, чтобы еще раз замахнуться своим страшным оружием. Пан Михал отскочил в сторону и со звоном доспехов ударился о землю. Дубина грохнула по стволу дерева, вырывая куски коры, как если бы в платан ударило пушечное ядро. Панцирный застонал, пытаясь вскочить, чтобы убегать, но силы совершенно покинули его. Ну а одержимый схватился за дубину, чтобы вырвать ее из платана и нанести окончательный удар.
И вот тут-то у него за спиной появился Тадеуш. О чудо, пацан все еще держался в седле, целый и здоровый, хотя жупан был порван и забрызган кровью. Он наклонился в седле и нанес из-за головы могучий рубящий удар. По голове твари не попал, но клинок сабли, словно ланцет, углубился в позвоночник одержимого и рассек несколько позвонков, рассекая заодно и спинной мозг. Чудище спазматически затряслось и попыталось повернуться, но нервная система ему уже не подчинялась. Толстяк тяжело свалился на бок.
Пан Михал с трудом поднялся и подошел к свисающему с седла парню. Дело в том, что Тадеуш потерял равновесие и держался за гриву кружащего с гневным фырканьем коня. Панцирный подсадил парня и пожал ему руку.
- Добрая работа, панич, - сказал он. – Полагаю, что канцлера не уведомили о твоем плане принять участие в сражении?
- Его уведомили, только сам он не принял его к сведению, - улыбаясь, сообщил юноша. – Ну а мы со всей компанией посчитали, что было бы бесчестием оставлять своих в беде. А заодно и поганых язычников!
- Бесчестно, зато политически, - буркнул рыцарь. – Придется нам поработать над твоим видением мира, молодой человек. А сейчас попытаемся пробиться в хане.
- Достаточно подождать, гусары уже выступили. Я слышал сигнал. Сейчас крылатые затопчут одержимых, и делу конец, - легким тоном произнес Тадеуш. – А пока что мы можем предоставить помощь союзнику. Я видел раненного в живот Абдул Агу, он лежал вон там, посреди улицы. Похоже, он приятель мил'с'дарю.
- Ну да, было такое, - отозвался пан Михал, наморщившись.
Тем не менее, он двинулся за парнем, а идти приходилось быстро, потому что на площади снова сделалось жарко. Одержимые отступали под напором прибывающей с грохотом польской кавалерии. Ротмистр Пиотровский дивился, как не мог он узнать своих. Гусары занимали всю ширину улицы и сметали все на своем пути. Помимо оказывающих сопротивление одержимых, всадники давили и слишком медленно убегавших янычар.
Абдул Ага сидел, согнувшись пополам, обеими руками держа вонзенный в живот ятаган. Пан Михал подбежал к нему и схватил за одну руку, в этот миг Тадеуш соскочил с коня и схватил раненного за вторую руку. Вопящего от боли турка они оттащили под стену, где тот и присел. Самое времечко, потому что каток гусар близился, превращая все на своем пути в кровавый фарш. К счастью, одержимые были заняты сопротивлением гусарам и продвигавшимся за ними другим кавалерийским хоругвям, так что они не обращали внимания на шастающих туда-сюда недобитых участников сражения.