Внезапно одно из пятидесятифунтовых ядер, способных самостоятельно топить суда, попала в биопроцессор, так что все загудело и затряслось. Десятка полтора тел были превращены буквально в фарш, еще столько же было покалечено и разорвано на куски. Из перебитых соединений посыпались струи искр. Ясмина гневно зарычала и оскалила зубы в ту сторону, откуда прилетали снаряды. В конце концов, она забыла обо мне и в несколько скачков добралась до биопроцессора. К этому моменту часть устройства уже была соединена с особой личностью и только лишь наполовину материальной. Женщина проникла в киберпространство.
Я знал, что теперь Мультиличность наградит ее, поручит новые задания и определит следующие цели. И, наверняка, модифицирует тело офицера, быть может, в качестве награды воспроизведет первоначальное. Иногда делалось именно так, правда, это зависело от физической основы данного мира, ну а она – основа - решительно годилась для того, чтобы здесь проживали бешенные и хищные пресмыкающие.
У меня было всего несколько минут, чтобы спасаться. В любой момент сюда прибудут солдаты, ожидающие возврата им их тел. Паукообразные уже робко приближались к биопроцессору, рассчитывая на милость. Через мгновение шар покинет новая, измененная Ясмина. В этот момент я предпочел бы очутиться как можно дальше отсюда или, по крайней мере, вообще не жить.
Я лежал, вроде бы как без движения, но все время незаметно шевелил конечностями, тренируя мышцы. До какой-то степени мне вернулось чувство и управление телом. Я нащупал рукоять ятагана и очень медленно вытащил его из ножен. Мне казалось, что никто не обращает на меня внимания, ведь вокруг валялись сотни, а то и тысячи трупов в самой различной форме израненности и разложения.
Еще одно ядро ударило в биопроцессор, высекая багровые искры и уничтожая несколько десятков тел доноров. Паукообразные заскрежетали от возмущения, я же воспользовался моментом, чтобы схватиться на ноги и броситься бежать. Мне удалось преодолеть где-то полтора десятка метров, когда краем глаза я заметил сволочь с бичом. Он делал замах, чтобы врезать мне по ногам. Но на сей раз я был готов. Когда раздался свист, я прыгнул щучкой вперед, пропустил нейробич над собой и упал на руки. Ятаган я не выпустил. Перекатился в сторону и вскочил на ноги. Один танцевальный финт, несколько корявый по причине неполного контроля над телом, и клинок отрубил руку с нейробичом в запястье. Паукообразный зашипел. Тогда я произвел уже более правильный пируэт и выполнил очередные три удара, быстрые, словно удары молнии. Паукообразный рухнул на землю с рассеченным горлом и вываливающимися из живота кишками. Я стряхнул кровь с лезвия и, не пряча клинок в ножны, бросился бежать.
За мной никто не гнался. Участники вторжения, мимо которых я пробегал, спешили к источнику силы за своей наградой – милостью пробужденного бога.
Якуб Кенсицкий повернулся в седле, чтобы в последний раз поглядеть на громадные Имперские Ворота, отделяющие султанский дворец от города. Юному гусару с трудом удавалось владеть собственным лицом, все время следовало следить за тем, чтобы его не искривила гримаса страха. Но он ведь был польским рыцарем, так что проявлять страх было не к месту. Сам он предпочел бы остаться за солидными стенами, охраняемыми отборными отрядами гвардии, при поддержке пушек, стянутых сюда из портовых крепостей, вместо того, чтобы шастать по охваченному безумием городу, вот только что ему оставалось делать? Предъявлять претензии было некому, ведь он сам просил принять участие в миссии. Когда он узнал от Семена, что готовится поездка по городу, он тут же стал проситься, чтобы его вписали в отряд. Такого случая он пропустить просто не мог – это был единственный шанс, чтобы отыскать потерявшуюся Йитку в охваченном хаосом Стамбуле.
Ночью никто и глаз не сомкнул, потому что от заката до рассвета безустанно свой концерт вели пушки бомбардируя укрепления одержимых. С самого восхода солнца над городом были слышны не умолкающие отзвуки ведущегося сражения, сухой треск мушкетных выстрелов и эхо хоральных криков "Алла! Алла!", когда пехотинцы бросались в бой. Никто не знал, на чью сторону склоняются чаши весов, хотя курьеры неустанно кружили между дворцом и отрядами. Кара Мустафа командовал, с удобством расположившись на подушках, разложенных у фонтана в султанском саду. Вот только союзникам о прогрессе в усмирении неестественного бунта он не сообщал. Семен утверждал, что турецкие сановники вызывают впечатление сбитых с толку сложившейся ситуацией, и что они стараются отнестись к ней пренебрежительно. Они все еще не могли согласиться с фактом, что какая-то неизвестная сила превратила в развалины приличный фрагмент города и выбила массу горожан. Вот это было нечто невообразимое, во всех смыслах возмутительное. Ведь такого рода вещи просто не имели права существовать! К тому же, невозможность победить противника свидетельствовала о неспособности и пассивности властей. Ничего удивительного, что великий визирь притворялся, что все это всего лишь вроде местного бунта бедноты, и ситуация в любой момент будет взята в руки.
Толчея вокруг дворца была больше обычной, потому что со всех сторон тянулись беженцы, желающие укрыться в окружении падишаха. И теперь они забивали проходы, клубились на небольших площадях перед минаретами и вокруг колодцев. Многочисленные патрули янычар не были в состоянии урегулировать проход масс людей, хотя и пытались направить беженцев в другие районы Стамбул. Ведь и так все не могли поместиться на территории дворца, да никто и не собирался допустить туда такие массы черни! Великий визирь приказал объявить, что люди должны возвращаться по домам, ну а наиболее перепуганные должны были отправляться в порт. По его приказу суда имперского флота курсировали к другому берегу залива и вывозили беженцев в Галату. При этом нигде не упоминалось, что на месте моряки производили отбор и вывозили только калек, стариков и слишком молодых. Каждого способного носить оружие тут же записывали в отряды ополчения.
Пока что не стало известно, что монарх выехал из города, хотя толпа повторяла самые различные слухи, в большинстве своем, не имеющие отношения к правде. Случались многочисленные стычки и драки, и даже нападения, потому что беженцы забрали из дома только самые ценные вещи. На одном из базаров назначенный визирем кади (судья – тур.) судил схваченных дебоширов, а сопровождающие его янычары тут же исполняли приговоры. Якуб с ужасом увидал высящуюся под деревом кучу отрубленных голов и стоявших рядом мускулистых, раздетых до пояса палачей. Они ожидали следующего несчастного, все еще жавшегося у ног ругающего его судьи.
Юный гусар так засмотрелся, что на мгновение отстал. Только лишь когда кузен, подгоняя, рявкнул на него, он подогнал коня и присоединился к отряду. Отряд был составлен из дюжины панцирных, которыми командовал Михал Пиотровский с едущим рядом с ним гвардейцем султана, держащим визирский бунчук – копье, завершенное шаром и снабженное пятью закрепленными к горизонтальной жерди конскими хвостами. Это должно было дать знать встреченным по дороге солдатам, что поляки едут по городу по приказу или с согласия Кара Мустафы. За панцирными, а точнее – в их окружении, ехал ксендз Лисецкий. Потом двигались три пустые телеги, а поход замыкала дюжина вооруженных до зубов гусар – четыре товарища и восемь челядинцев.
Гвардеец орал и сотрясал бунчуком, при виде которого все сразу же освобождали путь. Только лишь благодаря этому все они так быстро продвигались по узким, забитым улицам. Через пару десятков минут петляния встречное движение уменьшилось, а потом сделалось практически пусто. На одной из площадей, где соединялось несколько улиц, они еще встретили старого водоноса и несколько пробегавших с узлами мародеров, и старика, похоже, ими командовавшего. Отряд поляков несколько приблизился к округе, охваченной военными действиями. Отзвуки боя здесь были более четкими и громкими. В небо вздымались столбы дыма от пожаров, время от времени грохотали пушки. Якуб заметил, что артиллерия то ли ослабила, то ли удержала огонь, чтобы не поражать своих пехотинцев, ввязавшихся в бой с одержимыми.