Во дворец нас впустили лишь тогда, когда Дорота представилась аль-хакимой, спешащей к раненому офицеру. Два евнуха провели нас под самые двери комнаты, в которой располагался суповар, не давая мне ни малейшего шанса сбежать в поисках кухни. Так что пришлось снова глядеть на несчастного, которого я проткнул клинком.
Абдул Ага выглядел все хуже, он явно слабел. Увидав меня, он лишь сморщился, но сил возражать у него не было. Дорота умело сняла бинты с его живота и подала пропитанные гноем перевязки Йитке. Я поглядел через плечо польки. Живот суповара выглядел и вправду паршиво. Рана воспалилась, из нее сочилась розовая жидкость. То была плазма, выделяемая пробитой брюшиной. Мой ятаган наверняка нарушил и кишки, содержащие весьма богатую бактериальную флору. Так что практически наверняка все это вызвало инфекцию и развитие воспалительного процесса. Без сильных антибиотиков, а прежде всего – без необходимости тщательно зашить кишки и брюшину – об оздоровлении нечего было и мечтать. К сожалению, Дорота, хотя она и была из наилучших медиков этого мира, не имела ни малейшего понятия как о существовании бактерий, так и о лечении подобного рода ран. Она только лишь протирала и обмывала поверхностные раны и заставляла Абдула принять успокоительные травы, которые как-то снижали боль. А ничего больше она сделать и не могла. Помимо того, она выпытывала суповара про дополнительные недомогания, о том, ел ли он прописанную ею легкую еду.
- Ел, только после нее кишки от боли разрываются. И у меня кровавый стул, - признался янычар.
Дорота покачала головой. Она наверняка знала, что это означает: кишки турка были повреждены, их содержимое проникало в живот. Абдула ожидал болезненный, гадкий и по-настоящему вонючий конец. Полька подала турку свернутый пучок стеблей конопли для жевания, только офицер не желал их брать.
- После нее у меня паршивые сны, - сообщил он. – Сегодня под утро я видел дракона. Так что предпочитаю быть в сознании.
- Если ты желаешь ехать с нами, ты должен защищаться от боли, - заметила на это Дорота. – В противном случае, ты не перенесешь колыхания и подскакивания повозки на выбоинах.
- Справлюсь. Это я командовал эскортом, который привел поляков в Стамбул, и я же проведу их до границы, - не соглашаясь с Доротой, заявил Абдул Ага. – Лучше скажи, сколько времени мне осталось.
Та лишь пожала плечами.
- О таких вещах знает один Аллах, - буркнула она себе под нос.
Когда мы вышли, довольной она никак не выглядела. Похоже, безнадежных случаев аль-хакима не любила. Возможно, она страдала, теряя пациентов, но, может, просто терпеть не могла бессилия? Насколько я ее знал, скорее всего, дело было в последнем.
- Он тоже видел во сне дракониху, - заметила Йитка, когда мы все уже вышли.
- По-видимому, одной ногой он уже на другой стороне, - сказал на это я. Во сне он сближается с астральным пространством. Существа, находящиеся на границе жизни и смерти, всегда более чувствительны к внечувственным воздействиям.
- На все у тебя имеются объяснения, - сорвалась Дорота. – Ты такой умный, что прямо блевать тянет. Вместо того, чтобы нести всякие непонятные глупости, сказал бы, как его можно спасти или хотя бы продлить ему существование! Он должен жить, когда мы прибудем в Эдирне, и убедить султана расправиться с врагами в соответствии с твоей тактикой.
То есть, на добро пациента ей было наплевать, женщину даже не интересовало, как смягчить его страдания. Ей хотелось изгнать чужаков, чтобы вернуться к собственным занятиям, а еще лучше – заработать что-нибудь на всей этой авантюре.
- Почему для тебя столь важен успех операции? – спросил я напрямую.
- Не хочется мне стать жертвой, такой как Папатия, - ответила он на это. – А нас всех это ожидает, если мы пинками не проводим всех их на тот свет. Кроме того, я я обязана довезти посла Гнинского до Польши, чтобы он сказал полевому гетману, что я исполнила его приказы. И тогда тот выпустит из-за решетки моего глупого братца, разрешит ему спокойно обрабатывать землю и производить очередных дурных короедов, которые станут отрабатывать барщину, когда мы уже ляжем в могилу. И, собственно, на кой ляд я все это делаю?
Похоже, злилась она от недостатка сна, усталости и стресса. Я не мог ее винить в том, что женщина не способна сдерживать эмоции. Соваться через какое-то время мог любой. Так что я не вступил в словесную перепалку, но лишь с благодарностью поклонился, развернулся на месте и поспешил на запахи, доходящиеся из дворцовой кухни. Хотя я все так же был одет словно последний оборванец, все равно, обладал красотой, выделявшей меня среди мужчин, так что мне не доставило ни малейшего труда очаровать кухарок и выцыганить у них побольше еды. Всю ее я заглотал по дороге к повозкам, которые за это время готовились к дороге.
Возле них я застал Михала Пиотровского. Панцирный уже немного остыл, и после трех дней пути уже не создавал впечатления сидящего не в седле, а на куче раскаленных углей. Он каким-то образом подавил пожиравший его фатализм, хотя мне было заметно, что на его совесть до сих пор мучит утрата двух сотен человек, за которых он нес ответственность. К счастью, гнев на самого себя он перековал в боевой настрой против всего света.
- Чего?! – увидав меня, рявкнул панцирный.
- Нам необходимо приготовиться на случай визита моей старой знакомой, - веселым тоном ответил я.
- Тебе нужны шелка и благовония? – фыркнул поляк. – Так ты ошибся, я не владелец лупанара.
- Я тоже на это надеюсь. Знакомую нужно будет приветствовать несколько иначе. Вот скажи-ка мне по-хорошему, ротмистр, есть ли в составе посольства какой-нибудь пушкарь? Да, и опытный ружейный мастер тоже пригодился бы.
Панцирный с удивлением поглядел на меня, но, подумав, он кивнул и сказал идти за ним. Речь шла об оружии, и это его успокоило. Нам обоим показалось, что, наконец-то, делаем что-то осмысленное.
Эдирне
27 джумада 1088 года хиджры
27 августа 1677 года от Рождества Христова
Пан Михал сложил руки на груди и прислонился спиной к карете. Он проводил взглядом удаляющуюся в направлении султанского дворца посольскую свиту, состоящую из польских дипломатов и группы янычар, которые несли на носилках Абдул Агу. Через мгновение все они исчезли за воротами, охраняемыми гвардейцами султана. Ротмистр мельком глянул на своих подчиненных, сгрудившихся тут же и делавших вид, будто бы ухаживают за лошадями. Панцирные притворялись расслабленными и спокойными, они игнорировали пялившихся на них местных, но у каждого из них оружие находилось под рукой.
Твердость стенки тяжело нагруженной ландары придавала Пиотровскому уверенности и чувства того, что он находится на своем месте. Его не смущал вид сотен турецких солдат, крутившихся по громадной площади и исподлобья поглядывающих на поляков. Он даже презрительно сплюнул при виде башибузуков, пользующейся дурной славой иноземной легкой кавалерии, состоящей, в основном, из албанцев, черкесов и курдов. Среди по-дикарски выглядящих всадников было много чернокожих и смуглых великанов с рожами, искаженными, как минимум, неприязнью к христианским воинам. Пиотровский знал, что это нечто вроде польских лисовчиков, отрядов, приспособленных для скоростных выпадов и беспокойства врага там, где тот не мог этого ожидать. На службу их призывали на какой-то период, на время войны или в случае угрозы. Раз они сейчас находились вместе с султанскими отрядами, это означало, что идет спешная мобилизация.
Это пана Михала не удивляло – сложно было не относиться к угрозе серьезно. Врага было видно даже с этого расстояния. В небо на юго-востоке нацелилось черное острие, даже днем сверкающее молниями. Ночью четверть горизонта освещало мерцающее зарево. Похоже, черное дерево было уже высоким, словно гора, оно вырастало за облака. К тому же во вторую столицу империи постоянно прибывали перепуганные беженцы, рассказывающие про чудовищ и летающие повозки, а так же о разрушениях и пожарах в Стамбуле.