Абдул перестал его слушать. Во-первых, он мало чего понимал, во-вторых, умирал от жажды, так что выпил бы все, что ему дали бы. Так что янычар наклонил шлем и вылил в горло исходящую паром жидкость. Глотал он ее жадно, не обращая внимания на то, что та обжигает ему горло и язык. Он чувствовал, что жидкость острая, даже жгучая, но он не колебался ни секунды. И ее силу он почувствовал практически сразу же, будто выпил очень крепкую аква виту. Тепло поднялось в желудке, расходясь по всему телу. Вместе с теплом пришла эйфория и расслабляющее чувство силы. Он свалился рядом с панцирным, понимая теперь, откуда у пана Михала на губах появилась такая блаженная усмешка.
Яссы
3 раджаба 1088 года хиджры
1 сентября 1677 года от Рождества Христова
Йитка лежала, втиснувшись в Якуба Кенсицкого, и прислушивалась к его успокаивающемуся дыханию. В свете луны, впадающем в приоткрытое окно, девушка видела профиль любимого, гордый и задиристый, хотя все еще мальчишеский, но, тем не менее, мягкий и ласковый. Молодой гусар был обаятелен, весь из себя благородный и рыцарственный – он обязательно хотел освободить чешку из басурманского ярма и взять в жены. Уже несколько раз он предлагал Дороте щедрый выкуп, в какой-то момент даже пошел на то, что стал аль-хакиме угрожать. Он не знал, глупенький, что вскоре после бегства из Стамбула Дорота одним росчерком вернула девушке свободу. Но Йитка все так же оставалась у нее на службе, на сей раз по собственной воле, только изображая перед польскими рыцарями невольницу.
Когда в течение последнего месяца они ехали в Польшу, девушка все сильнее поддавалась парню, пока, наконец, не выдержала и на какой-то из стоянок не затянула его в спальню. В противном случае она никогда бы не дождалась исполнения данного романа – ей тогда пришлось бы позволить ему вначале взять ее в жены, на что сама она не имела ни малейшего желания. Не собиралась она допустить, чтобы Якуб вывез ее куда-то далеко-далеко, вглубь Польши, разместил в маленьком именьице где-то на пустоши и строгал одного ребенка за другим. И что с того, что любил? Йитке не хотелось провести остаток жизни в качестве племенной кобылы. Снова она стала бы пленницей, разве что при дворе какого-нибудь помещичьего семейства. Удивительно, но больше всего свободы она имела, будучи невольницей Дороты. У аль-хакимы был тяжелый характер, но к Йитке она относилась словно к младшей сестре. Без превосходства и презрения, передавая ей собственную мудрость и жизненный опыт. А что самое главное, жизнь рядом с нею была по-настоящему интересной.
Девушка удостоверилась, что парень спит, причем крепко. Тогда она осторожно поднялась с кровати, а перед уходом нежно укрыла гусара шерстяным одеялом. Йитка и вправду его любила – поляк был деликатным и ласковым, и, пускай в постели он не был достаточно опытным, был способен проявить довольно много энтузиазма и энергии. Хорошо, что она позволила ему сорвать свой венок. По крайней мере, она познала неподдельную, физическую любовь. Но дольше ожидать она уже не могла. Мир стоял на краю гибел, а она все так же оставалась девственницей. Ну и ради чего?
Йитка сунула ноги в ботики из мягкой, тонкой кожи, обеспечивающей бесшумное перемещение. Одела быстро темную юбку, светлые волос спрятала под черной паранджой. А когда она заслонила лицо черным платком, в темноте чешка сделалась практически невидимой. Она подошла к двери и приложила к ней ухо.
Сейчас Йитка находилась в комнате на первом этаже большого дома, входящего в состав резиденции молдавского господаря Антония Русета. Формально, они еще пребывали на территории, подчиненной османской империи, но отсюда уже было очень близко до южных границ Речи Посполитой. Здесь не чувствовалось такой уж большой любви к султану, а к туркам относились как гостям, которые несколько засиделись. Понятное дело, что сам господарь был исключительно преданным и верным Порте, но вот поляков принял с радостью и даже некоторой угодливостью. Отдых в столице Молдавии начинал затягиваться. Гнинский вроде как спешил изо всех сил на родину, но по какой-то причине у господаря посольство гостило уже третьи сутки.
Йитка осторожно приоткрыла дверь и бесшумно выскользнула в коридор. Дворец хорошо охранялся, из посольской свиты в средину допустили лишь сановников из окружения Гнинского и его личную охрану. С какого-то времени службу эту исполнял поручик Семен Блонский с группой своих доверенных гусар. Йитке все это было весьма на руку. Ведь Якуб тоже числился в этом отряде. Он даже выпросил для себя отдельное помещение, небольшую комнатку под лестницей, ведущей на второй этаж, притворяясь, будто бы он болен и требует отдыха. Аль-хакима, исполняющая в посольстве функцию медика, понятное дело, просьбу его поддержала. Гнинский махнул рукой, он и так уже потерял слишком много людей, чтобы еще рисковать началом эпидемии среди военных. Так вот Куба получил собственную комнату, куда он уже две ночи приводил Йитку. Волохов он подкупал медяками, когда вел девушку мимо очередных охранников, а стражники лишь смеялись, видя, что похотливый поляк, пускай и больной, ведет к себе девицу.
Йитка промчалась по коридору и быстренько забежала по лестнице на второй этаж. Услыхав идущего слугу, она словно тень прильнула к столбу. Мужчина даже не поглядел в ее сторону, так здорово сливалась она с темнотой. На цыпочках она помчалась дальше, к двери комнаты, откуда доносились возбужденные голоса. Девушка узнала канцлера Гнинского, второй мужчина разговаривал с явным иностранным акцентом, вставляя в речь молдавские и турецкие слова. Йитке было чрезвычайно интересно, с кем это посол разговаривает посреди ночи, причем, так оживленно. Она попыталась подсмотреть в замочную скважину, но ничего не увидала. Так что побежала дальше, опасаясь, чтобы ее не поймали.
Чешка преодолела еще одну лестницу, после чего быстро обнаружила нужную дверь. Спальню и кабинет Гнинского никто не охранял, ведь они находились в самом сердце охраняемого дворца. Здесь никто не опасался шпионов, а если и чего, то стража неустанно вглядывалась в небо, разыскивая в нем летающие машины и громадных драконов. Дверь была открыта, а через окно вовнутрь попадало достаточное количество лунного сияния, чтобы можно было обыскать помещение. Йитка тут же подбежала к столу, покрытому бумагами, и начала тщательную проверку. То же самое она делала уже вчера, сегодня же высматривала документы, выглядящие новыми или незавершенными.
Канцлер вел весьма оживленную корреспонденцию. С момент выезда посольства из Эдирне он отослал десятки курьеров и посланцев дворянского звания в самые различные стороны. Дорота была уверена, что Ян III Собеский со всеми подробностями уже успел узнать, что произошло в Турции, а канцлер от его имени устанавливал дипломатические отношения с подчиненными Порте господарями, казацкими гетманами, татарскими беями и волошскими боярами. Вот только до сих пор не было понятно, что собственно поляки затевают. Официально они находились в ходе спешного возвращения на родину, чтобы умолять короля предоставить помощь для разрушенного и разграбленного Стамбула. После победы польского панцирного над драконом и спасения Эдирне султан отнесся ко всем ним чрезвычайно милостиво. Он одарил посольство драгоценностями и разрешил выехать со всеми проявлениями почета, под эскортом янычар. Он же предоставил богатые запасы пищи и корма для лошадей, даже настаивал на предоставление полякам многочисленных слуг и специалистов, способных облегчить и обеспечить длительное путешествие. И вот среди них, в качестве главного медика, как раз очутилась Дорота Фаляк.
Нетрудно было заметить письма, еще не сложенные и не запечатанные – такие лежали на самом верху. Йитка взяла их в руку и подошла к окну, чтобы прочесть размашистый заголовок первого – универсала хелминского воеводы Яна Гнинского волошскому канцлеру Мирону Кострину. Девушка взяла следующее письмо – тайное послание крымскому послу Айваш Бею. Ага, вон оно как! Она видела крутящихся по дворцу татарских сановников, но никак не думала, что поляки обмениваются с ними официальными письмами. Ведь эти два народа были с собою на ножах, в Эдирне чуть-чуть не подрались с великим ханом на кулаках. А тут, пожалуйста, Гнинский в письме обращается к хану как "мой милостивый господин и приятель". Эх, политика! Сплошная тебе пыль в глаза, ложь и тайные примирения.