Польский король прибыл верхом в компании коронного хорунжего Лещинского, гетмана Яблоновского, канцлера Гнинского и нескольких рыцарей из королевской свиты. Их сопровождал кошевой атаман Евстахий Гоголь, который вместе с приднестровскими казаками перешел на польскую сторону. а так же хан татар липков, издавна сотрудничающих с Речью Посполитой. Помимо них в польской свите появился господарь Молдавии и Валахии Георгий Дука, в очередной раз отказывающийся от подданства османов, а так же герцог Карл V Лотарингский, посланник Священной Римской Империи. Рядом с последним ехали баварский и саксонский генералы, и даже один франк в вамсе и в шляпе с перьями.
Толмачами служили турецкие драгоманы, ротмистр панцирных Михал Пиотровский и Талаз Тайяр. Лишь только король сошел с коня и занял место на приготовленном для него стульчике, начались несколько спешные, но соответствующие церемониалу приветствия и поздравления. Одно только представление присутствующих заняло добрые полчаса, так что не похоже было, что какие-либо договоренности будут приняты раньше, чем перед обедом. Пан Михал казался нервничающим, ежеминутно он поглядывал на высящийся над ними объект. Громадное дерево пробуждало ужас, в чем можно было видеть и хорошие стороны, так как повелители и сановники выглядели придавленными и осознающими серьезность ситуации. Так что обошлось без словесных перепалок и попыток топорщить перья, даже великий хан удержался от каких-либо замечаний в адрес поляков. Всего лишь пару раз он обменялся ненавистными взглядами с канцлером Гнинским.
- Ты чего это, мил'с'дарь, так вертишься? В битву торопишься? – шепнул король стоявшему рядом с ним пану Михалу.
А в этот момент цветастую речь держал один из драгоманов, заверяя в любви всех собравшихся и ненависти к коварному врагу. Пиотровский не мог удержаться, чтобы не глядеть на корабли чужих, кружащиеся вокруг черного дерева. Его беспокоило безразличие, проявляемое чужими, вот уже несколько дней они не осуществляли никаких наступательных акций в отношении близящихся армий.
- Тот, кто командует ними – коварный сукин сын, наверняка он для нас что-то приготовил, - ответил панцирный королю. – Нам нужно хотя бы разведку в город выслать.
- Не горячись, - сказал Собеский. – Поначалу необходимо определить, кто командует здесь, и какое место в рядах планирует занять. Это может затянуться на несколько дней и закончиться срывом перемирия. Ты же прекрасно знаешь, какие события нас разделяют. Эти двое, сидящие на тронах, султан и великий хан, еще несколько лет назад лично командовали армиями, захватывающими мои города и крепости, они были такими же захватчиками, как сегодня – чужие. Я хочу, чтобы они проявили раскаяние и попросили у меня прошения и, что за этим идет, у всей Речи Посполитой за свои недостойные деяния. Только лишь тогда я соглашусь принять участие битве за Стамбул.
- Но, милостивый государь, басурмане никогда не покорятся, - вздохнул ротмистр. – Они горды даже больше, чем польские магнаты… К тому же, мне кажется, они считают, будто бы справятся и сами. На сегодня они собрали вокруг города армию в двести пятьдесят тысяч человек.
- Так в основном это только ополчение, - вмешался канцлер Гнинский. – Ничего не стоящая орда бедноты и оборванцев. Мы с союзниками привели сюда всего пятьдесят тысяч человек, но это ведь военные высшего класса. Оно больше стоит, чем весь их сброд, и они, похоже, это понимают.
Король успокоил их, махнув рукой, потому что прямо сейчас турецкие гвардейцы в панцирях из драконьей чешуи внесли захваченные в боях с чужими трофеи. Первым был огромный черед драконихи, который ввезли на телеге, затем шла башка чужого, отсеченная Абдул Агой, активные панцири, сорванные с убитых одержимых, несколько плазмометов и несколько хитиновых панцирей паукообразных хирургов, добытых в Каире.
Собеский незаметно кивнул Талазу, чтобы тот приблизился. Когда тот послушно подошел к толстому монарху, король указал на метатели.
- Драконовы кончары – штука замечательная, но вот нельзя ли как-то было сделать, чтобы оружейники и пушкари смогли смастерить эти вот мушкеты с молниями? Они в самый раз пригодились бы моим драгунам!
- Мне весьма жаль, но я не инженер, и тайны этого оружия мне не ведомы, - разложил руки Талаз. – Мне известно, что они запитываются генераторами высокой энергии, для создания которых необходимы очень специальные знания и умения. А они находятся за пределами моих способностей.
- Нужно поймать их фейерверкеров и ружейников, как можно больше, - буркнул король. – Передайте моим офицерам, чтобы они таковых высматривали. Уже ради самих их знаний стоило выступить на эту войну. Еще я хочу, чтобы мы добыли секрет летающих машин. Цена роли не играет. – Собеский кивнул коронному хорунжему. – Займись этим, сударь Лещинский. Не убивайте каждого одержимого, который попадет вам в руки. И пускай хлопцы возьмут столько пленных, сколько будет только можно.
Талаз покачал головой, восхищаясь проникновенностью и умением воспользоваться ситуацией, которые проявлял добродушный на вид толстяк. На первый взгляд король не производил впечатление интеллектуала или воина. Он даже не был способен влезть в доспехи, таким огромным было его пузо. Да, он походил на огромную бочку в золотом жупане, но ошибался тот, кто принимал его за не имеющего своего мнения тупого обжору. Собеского не без причины называли Львом Лехистана – это понимали даже приглядывающиеся к нему в данный момент недавние враги.
Пан Михал согласно кивал в такт приказаниям короля, ежесекундно поглядывая на захваченный чужими город. Посреди развалин и разрушенных домов двигались люди, одержимые или же охраняемые ими невольники. Высящееся над ними чудовищное творение начало искрить верхними ветвями, теряющимися в тучах. Неожиданно вспыхнула могучая молния, которая стекла по одной из веток и ударила в зеркало залива Золотой Рог. Через мгновение по округе прокатился басовитый гром.
Мехмед IV нетерпеливым жестом прервал цветистые словеса очередного турецкого сановника. Затем он поднялся с трона и приблизился к Собескому. Видя это, король тоже поднялся со своего сидения.
- Извини, брат, что я прерываю эту торжественную речь, - произнес он, а пан Михал тут же начал переводить его слова на ухо Собескому. – Только не могу я больше глядеть на то, что эти звери сделали с моей столицей. Кровь у меня внутри вскипает, когда я вижу столь огромную безбожную дрянь, выросшую на теле моего города и черпающие соки из османской земли. Я незамедлительно объявляю штурм. Окажи мне, прошу тебя, честь и обними командование левым флангом. Я даю тебе полную свободу, веря в твой необычный полководческий талант. По гроб жизни буду благодарен тебе, если ты поддержишь нас в сражении с нечеловеческим зло. Ну а теперь – извини, я собираюсь вновь обрести свой город или же погибнуть, мстя за его разрушение.
Султан поклонился Собескому, что вызвало ропот недовольства среди османских сановников, и, не ожидая ответа короля, отошел к стоящим тут же рядом спахи, которые держали султанского коня. Собеский подкрутил ус, незначительно усмехнулся, а потом подмигнул пану Михалу.
- Ну вот все и устроено. Я получил то, что хотел, - сказал он. – Такого рода извинения меня полностью устраивают. Ну а теперь давайте задавим эту дрянь и возвратимся домой. К Сочельнику я желаю быть в Вилянуве. Трогай!
ª ª ª
Тадеуш Янецкий поерзал в седле и похлопал своего коня по шее. Молодой каштелянич, все так же исполняющий функции разъездного у ротмистра Михала Пиотровского, в соответствии с приказом ожидал возвращения своего рыцаря, присматривая за лошадьми. Ему трудно было выдержать в бездеятельности, тем более, что ожидание сражения длилось с рассвета, а уже ведь минул полдень. Очередные хоругви перемещались все ближе к городу, занимая удобные позиции для наступления. Пехота отправилась вперед, чтобы распознать и удалить возможные помехи, блокирующие дорогу всадникам. Вдали уже щелкали первые мушкетные выстрелы, поднялись дымы после того, как турецкие пушкари отдали первые залпы. Что-то там происходило, первые смельчаки сражались с одержимыми. Грохотали литавры, пели трубы, были слышны песни и боевые кличи, рвущиеся из тысяч ртов. А Тадеуш должен был торчать возле обозов, где располагалась панцирная хоругвь под командованием Михала Пиотровского. Сам ротмистр все еще сопровождал короля, так что никто не знал, когда он поведет свой отряд на поле боя.