Он выдержал паузу и молча оглядел мальчишку. Телли потупился. Щуплый, маленький, босой, в разодранной рубашке, он и впрямь был одет не по-осеннему. Ещё одна забота, так-перетак…
– Ну ладно. Лезь.
Обрадованный, Телли перелез через Жугу и заворочался, шурша соломой.
– А я вот одеяло принёс… Ой-ёй, колется!
– Терпи, завтра мешок раздобуду. Яд и пламя, да не ворочайся ты так – ещё рухнет что-нибудь с полки! – Жуга вздохнул. – Придётся завтра разобрать весь этот хлам… Эй, – он вскинулся, – а змей твой спать до нас не приползёт?
– Нет, – соврал Телли.
Рику было всё равно, где спать, лишь бы было потеплей. Как и любая ящерица, он остывал к утру так, что поначалу даже двигался с трудом. Тил не сомневался, что дракон притащится наверх, едва лишь догорят последние дрова, но травнику об этом сказать не решился – а ну, как прогонит?
Некоторое время оба лежали без сна, согреваясь. Жуга, хоть сам и отругал мальчишку, тоже беспокойно ворочался с боку на бок, хмыкал задумчиво, с хрустом потирая ладонью небритые щёки.
– Стены, – бормотал он, – черепица… Ножки от стола.
– Чего? – вскинулся Телли.
– Ничего, – рассеяно ответил тот. – Ты хорошо Рудольфа знаешь?
– Нет конечно.
– Вот и я не знаю, – травник сел, поскрёб исколотую соломой спину. В окошко лился лунный свет. Лохматый профиль травника на фоне окна казался залитым чернилами. – Тревожно что-то мне. Дом опять же этот…
– А чего? Дом как дом.
– Ну, да, как же… Если он в залог пошёл – и то за тысячу талеров! Представляешь, сколько он в начале стоил, новый? Стена в четыре кирпича, чердачные балки из лиственницы. Черепица эта… в два пальца толщиной. Тьфу, чёрт, я уже и сам говорю как Рудольф… А чучела эти, а мебель? Ни единой трещинки до сей поры. Вся гладкая, как зеркало. И ножки… эти… круглые.
– Их на станке точат, на токарном.
– Да? Ну всё равно – дорогая работа. Откуда у него такие деньги? И почему он дело своё прикрыл? Кого ни спрошу, все шугаются, как будто он и вправду сумасшедший… Яд и пламя! – травник подскочил на месте, как ужаленный и вытаращился в темноту: – Рик? Ты, что ли?!
Дракошкины глаза умильно щурились, сверкая в лунном свете вертикальной прорезью зрачка. Не дожидаясь приглашения, Рик двинулся вперёд, нахально втиснулся меж Телли и Жугой, улёгся поудобнее, зевнул и вскоре задремал.
– О, господи… – только и смог пробормотать Жуга. Убрал от лица перепончатое драконово крыло, – только этого мне не хватало! Это ты оставил дверь открытой?
Телли лежал, боясь пошевелиться. Наконец услышал, как травник зашуршал соломой, поворачиваясь к дракону спиной, и облегчённо вздохнул – гнать его пока не собирались.
– Ладно, – проворчал Жуга. – Давай спать, а то завтра вставать рано.
– На хрена рано-то?
– Травы собирать пойдём, – был ответ.
На следующий день Жуга, как и обещал, растолкал Телли ни свет ни заря и оба отправились за город. Рика заперли в доме, чтоб не увязался следом. Путь был неблизкий – сначала до ближайших ворот, что находились в западной башне – Башне Трёх Ключей, а затем – далеко на юг, вверх по течению реки.
– Вообще, если по всем правилам травы собирать, то надо заходить так далеко, чтоб не слыхать было петушиного крика, – рассуждал по дороге Жуга. – Но на деле-то всё проще: чем дальше от города, тем лучше.
– Это чтобы люди не мешали?
– Травы там чище, – ответил Жуга, останавливаясь на широком, густо поросшим кустарником лугу. Огляделся. – Так, начнем, пожалуй. Вот эти стебли видишь? Запоминай – это волкобой-недоспелка. Собирают его в конце августа, когда он цветёт.
– Мы его звали – овечье рунишко, – кивнул Телли.
Брови травника удивлённо полезли вверх.
– Ого, – сказал он, – а ты, оказывается, кой-чего знаешь. Верно, так его тоже зовут. Только если я тебе все названья каждой травки буду говорить, у тебя башка с непривычки треснет.
– А для чего она?
– Башка?!
– Да это… трава, волкобой этот.
– Вообще, его добавляют в кой-какие отвары для густоты и чтобы дольше сохранялись. А ещё говорят, что им от свадебных наговоров охраняют, кладут на порог.
– Это правда?
– Не знаю, не пробовал. Мы его много брать не будем, есть вещи поважней. Да, много всяких врак об этом ходит, – он уложил в сумку сорванные стебли. – Есть в травах и цветах целительная сила для всех, кто сумеет разгадать их тайну… Только не каждому это дано. О, гляди – лопух… Дай-ка лопатку.
– Репей-то нам на черта?
– Осенний корень лопуха в настойке, – наставительно сказал Жуга, окапывая куст вокруг, – от осиного или пчелиного укуса – первейшее средство.
– А почему осенний?
Травник пожал плечами:
– Я не знаю.
– А это… Я вот слыхал, что орхилин-трава все тайны и чары раскрывает, ежели сумеешь её цветок сорвать…
– Это папоротник-то? Ерунду болтают, – сказал Жуга, утирая лоб рукавом. Потянул из земли оголившийся корень. – Я дважды просидел у орляка всю ночь на Ивана, ни хрена он не цветёт. Городские байки. Другое дело, что червяков из брюха гонит, если приготовить его как надо. А ещё от поясницы помогает, если на ночь приложить или тюфяк свежим листом набить.
– Так давай набьём!
– Завянет быстро – не сезон.
– Какой же прок от него тогда? Поясницу ведь по осени и крючит.
– На то другие средства есть. Каштан на хлебе с салом, корня шиповника настойка или, там, акация… А вот ещё про папоротник: если растереть свежий листок и к ране приложить или, там, к свищу – в три дня всё заживёт и следов не останется. Ну-ка, помоги…
Домой к Рудольфу Телли возвратился нагруженный травами и окончательно обалдевший от обилия разных сведений.
– Мне всё это в жисть не запомнить, – сказал он, поразмыслив.
– А ты не запоминай. Ты просто слушай.
Меж тем Рудольф отлучился по каким-то своим делам. Воспользовавшись его отсутствием, Жуга и Телли решили разобрать завалы в верхней комнате, пока какой-нибудь котёл и впрямь не рухнул ночью им на головы.
Толстые, неструганного дерева полки прогибались под непосильной тяжестью. Обилие вещей поражало. Здесь были стеклянные бутылки всех форм, цветов и размеров, какие-то разрозненные чашки и тарелки серого фаянса, покрытые тоненькой сеточкой трещин, большей частью с отбитыми краями или вовсе уже без ручек, статуэтки людей и зверей в разломанной шкатулке, две-три монеты странной формы, изогнутый бронзовый нож с затейливой ручкой, радужные перья неведомых травнику птиц, большая связка старых ключей на кольце, кресало, какой-то череп (Телли перепугался до одури, когда наткнулся на него за старым жестяным подносом), горы старого трута, свернутый в трубку небольшой квадратный коврик, истёртая перчатка из кожи на левую руку, извитая, с отростками раковина с кулак величиной, толстая пачка свечей, песочные часы, кубок – измятый, старого олова, с чеканкой внутри и снаружи, большая медная чернильница с остатками чернил – всё старое, забытое, покрывшееся плесенью и пылью.
– Дела-а, – травник с натугой стащил с верхней полки маленький бочонок, снял крышку и ошарашено уставился на россыпь блестящих, перемазанных прогорклым постным маслом наконечников для стрел. – Куча всякой всячины! И вещи-то все ненужные, вроде…
За бочонком на полке обнаружился щит – обитый сталью поверх досок конный рыцарский тарч[4] с обрывками кожаного ремня и полустёртым гербом, очертания которого терялись в проплешинах облупившейся краски. За щитом примостилось высохшее деревце в треснутом глиняном горшке.
– Думаешь, он этим торговал? – спросил Телли. Дерево в горшочке почему-то его особенно заинтересовало.
Жуга осторожно взял в руки чёрную, с радужным отливом тонкую свирель, посмотрел её на свет, поднёс к губам, для пробы выдул пару созвучий. Звучала свирель вполне прилично. Он вздохнул и отложил её в сторонку.
– Кто знает, – сказал он. – Наверное торговал, а иначе зачем тут это всё? Бутылки мне, пожалуй, пригодятся, а остальное отнесём пока в чулан.
«…обитый сталью поверх досок конный рыцарский тарч…»
Тарч – небольшой, как правило почти квадратный щит, входивший в снаряжение конного рыцаря. Служит, в основном, для отражения копейных ударов. Также тарч – излюбленное место для размещения рыцарского герба.