Трое чад были беззащитны перед всеми угрозами этого мира, поэтому нуждались в этой последней столь бдительной опеке отца и матери. Завершающий виток их детства. Всегда кто-то один из родителей оставался у самой пещеры, чтобы охранять и помочь, если что-то пойдёт не так, как уготовано. В это время второй взрослый либо охотился для пятерых, либо дозором обходил, облетал угодья. Ни одного чужака не должно быть на их территориях в такой момент. Из-за этого напряжения ледяная самка и земляной самец стали на порядок агрессивней обычного. Их будоражили и запах детёнышей, только начавших вступать в половую зрелость, и их пронзительные рёвы, то единичные, то сливающийся в один, и возможность угрозы из вне. Это всё делало томительное ожидание ещё невыносимей, где бы то не проходило. Вот и сейчас Азайлас сочувственно смотрела на своих сыновей, лёжа у входа в пещеру. Солнце уже проснулось от ночи, но его свет перестал быть тёплым. Поэтому ледяной драконице с её массивным телом не приходилось искать удобного положения и тени. Она вытянулась на земле во весь рост как страж перед полукруглым проходом. Периодически самка поднимала сине-белую шею и голову, чтобы лучше слышать окружающий поляну лес. Конечно, там никого не могло быть — Трефалкир ушёл проверить границы и вряд ли бы пропустил кого-то. Однако разволновавшейся матери любой шорох казался подозрительным. Даже звук скользнувшего вниз высохшего листа. Светло-зелёные глаза зорко всматривались в заросли лишь затем, чтобы вернуться к созерцанию троих детёнышей и бывшими самым главным источником шума. Они тоже лежали на животах на расстоянии, чтобы не создавать друг другу проблем во время болевых приступов. Каменная крыша накрывала их слабой темнотой, и в ней братья выглядели блёклыми, особо больными. Полуразложившаяся туша недоеденного оленя лежала по центру, однако та была ещё вполне пригодна для пищи, чтобы выволочь её в лес. Только вот аппетита ни у кого не было. Фангрэнэ вяло перебирал и скрябал наклонный пол передними лапами, видимо, чтобы разогнать нервный тремор, идущий от спины и плеч. Но он хотя бы сейчас находился во внятном сознании. Оранжевые глаза чётко следили за всем, а ярко-голубые пятна на зелёных боках «сужались и росли» в такт мерному, несколько надсадному дыханию. Вообще, у него одного окрас стал меняться раньше положенного: кислотный цвет как бы начал тускнеть. У остальных же таких изменений не наблюдалось. Бэйлфар валялся у самой дальней стены, ему сейчас было хуже. Со своего места Азайлас могла видеть, как у алого драконыша непроизвольно сокращаются мышцы спины, заставляя то выгибаться дугой, то перекатываться слева на право, не касаясь хребтом пола. Любое давление на косточки, что только начали выпирать над надорванной шкурой, причиняло ещё больше мучений. А ведь им ещё предстоит вытянуться на метры вперёд. Отделиться фалангам и пястям от запястья крыла, обрести мышцы и мембрану. Благо в самих костях находились специальные продольные пазухи, обеспечивающие чешуёй, перепонками и связками до конца дней. Что делало большую часть переломов крыла лишь временным неудобством. Или, в крайнем случае, не такой критичной фатальностью. В этом плане Сардоласу с его предрасположенностью к тяжёлым костям сейчас доставалось от собственного тела больше младших. Он пребывал в беспамятстве, замерев с вытянутой мордой острой формы, обращённой к выходу, откуда виднелся лес и самую малость краешек голубого неба, плату за доступ к которому они сейчас отдавали. Из приоткрытой пасти стекала вязкая слюна. Передние тёмно-фиолетовые лапы крупный детёныш поджал скрестив под мощную грудь, и его холка, бугристые плечи возвышались горой над шеей. Все трое затихли, более не крича, выдался долгожданный перерыв, прерванный тихим голосом одного из драконышей.