Тем временем Азайлас летела на север, домой. Она улетела днём, но спустя четыре часа медленного и тяжёлого полёта устала: её крылья были предназначены для совсем другого климата. И сама она выделялась своим окрасом в густых лесах, такая неуместная, чужая. Ледяная самка пролетала владения других драконов без пауз и задержек, такие встречи не всегда заканчивались мирно. Буйство и безумство родичей звали её, холод растекался по её крови. Драконица продолжила свой путь, даже когда лапы коснулись земли. Она часто поднимала голову с десятью причудливыми рогами, больше похожими на застывшую воду, вдоль челюстей, затылка, надбровных дуг к небу, озабоченно принюхиваясь. Азайлас ждала, когда наконец подует холодный ветер или же просто придёт менее тёплая погода. В итоге, гонимая зовом, до позднего вечера она так и шла на лапах. Лишь к ночи опустилась прохлада, крылья полегчали, и она смогла продолжить свой путь по тёмному небу, закрытому от луны и звёзд тучами, в более быстром темпе.
Когда рассвет озарил лес, Трефалкир первым делом попытался внутренним, чародейским взором отыскать свою подругу. Получилось это без труда — Азайлас всё ещё была в пути, и молодой дракон знал, что по мере её приближения к владениям ледяных драконов перестанет её видеть. Слишком сильная магия самих гор, с этим он ничего не мог сделать. Посмотрел на троих детей, чьё вылупление было под вопросом, порадовался, что во сне всё прижимал их к себе. Коснулся скорлупы носом, пытаясь почувствовать температуру внутри, думая, нужно ли сейчас их греть. Впереди предстояло нелёгкое время. Спустя неделю подавленный дракон перестал видеть возлюбленную, значит, она добралась до снежных пиков, и теперь сами ветра и снег закрывали её образ от его прорицания. За всё это время Трефалкир почти не двигался, лишь заботился о малышах, согревая их огненным дыханием, иногда ставя под лучи солнца. Про себя он не мог думать, голода не ощущалось, да и сильной жажды пока тоже, а желания что-то делать так вообще не было. Земляной дракон знал слишком хорошо, что Азайлас может и не вернуться. Буйство ледяных происходило с периодичностью от двадцати до пятидесяти лет и длилось до трёх нелёгких годов, пока там вновь сам собой не устанавливался порядок. Могла же его подруга не полететь туда? Да, наверное, да. Могла проигнорировать этот зов крови, ведь ей было ради кого остаться. Но что сделано, то сделано. Спустя ещё три недели, когда дракон начал ощущать слабость в когтистых лапах, он решил всё же выйти на охоту. Не хотелось, но он заставил себя, ко всему прочему нужно было облететь свою территорию. За это время могли забрести чужаки, и не всегда они хотели просто пройти куда-то дальше, соблюдая нейтралитет. Пока неприятных инцидентов в этих лесах с ним не случалось, но сейчас он остался один со своим потомством, поэтому был более осторожен. Спрятав яйца в пещере, Трефалкир скрыл её от лишних глаз волшебством, неуверенно потоптался на месте и взмыл в небо, решив сначала облететь границы на предмет незнакомцев, а затем направится к месту, где было больше всего шансов быстро найти добычу. Обычно некрупный самец охотился из засады, выжидая и таясь в тенях листвы. Почему-то ему особенно нравилась такая тактика, но сегодня, как и в ближайшие года, не было на это времени. Поэтому он спикировал вниз, как только увидел стаю оленей, неаккуратно ломая ветки деревьев. Найдя свою жертву когтями, не прерывая полёта, он взмыл вверх и направился обратно к своей пещере. Сейчас он больше походил на орла с пойманным зайцем. Этого ему хватит на несколько дней, аппетита всё равно нет, а есть нужно лишь для поддержания сил. Всё изменится, когда вылупятся чада. Если они вылупятся. После трапезы Трефалкир долго вслушивался к еле слышному сердцебиению за крепкой, костеподобной перегородкой. Такие слабые, такие беззащитные. Непривычное щемящее чувство внутри, состоящее из любви и тревоги. Он пристально разглядывал яйца, стараясь отыскать новые пятна, узоры, по которым можно будет судить о расположенности детей к тому или иному роду, раз уж они были смешанной крови. Дракон тревожился не без причины: из ста таких детёнышей вылуплялись только сорок, остальные шестьдесят рождались мёртвыми. Конечно, чуть меньше половины шансов выжить не столь плохо, однако всё было не безоблачно.