— Ты не можешь ходить, Кэл, — опустился он возле меня на колени.
— Могу. — Это была ложь. Но меня это не волновало. В этот момент я ненавидел его.
— Нет, это знак. — Его слепое лицо снова озарило выражение абсолютной веры. — Ты можешь видеть дорогу, Кэл. А я достаточно силен, чтобы помочь тебе преодолеть камни. Поодиночке мы ничего не можем сделать, но вместе сумеем взобраться на вершину.
— И что мы будем делать, когда доберемся туда, Бринон? — Я лег неподвижно и воззрился на него. — Или ты забыл, сколь различаются наши намерения?
— Возможно, это будет решено за нас, — покачал он головой. — Дракон может пожелать поддаться твоим уговорам о союзе. Или не пожелать, и тогда я убью его. Посмотрим, когда доберемся до места.
Это было безумием. Я понимал это. От Соламнийского Рыцаря могли быть только неприятности. Он думал, что сможет переубедить меня по пути, заставить принять его сторону. Проклятое высокомерие праведника! Меня тошнило от него. Однако в спятившем мире безумство было единственным выходом.
— Да, — наконец произнес я. — Там мы и посмотрим.
Мы начали подъем на рассвете.
Над горизонтом поднималось солнце, похожее на мрачный глаз, обозревающий землю. Тут же, словно из ниоткуда, выпрыгнул и помчался по долине горячий ветер. Его песчаное дыхание жалило наши руки и лица. Я поднял взгляд на Краснокаменную, но не смог различить вершины пика. Крутые багровые склоны простирались настолько, насколько мог видеть глаз.
— Готов? — спросил я.
Бринон поправил тряпку, обвязывавшую его глаза, а затем кивнул:
— Да.
— Тогда нам лучше пошевеливаться. Если сможем, мы должны подняться на вершину до заката. Собираемся ли мы разговаривать или сражаться — лучше будет встретиться с драконом при свете, чем в темноте.
Я оттолкнулся руками от земли, подобрал под себя здоровую ногу и встал, застонав от боли.
Бринон, должно быть, услышал меня. Он потянулся, нащупал мою руку и водрузил ее на свое широкое плечо.
— Я помогу тебе, Кэл.
Я заколебался: мне не нравилось зависеть от других в чем бы то ни было, а Бринон выглядел слишком жаждущим, слишком нетерпеливым в своем стремлении помочь мне, как будто наслаждаясь тем, что я был слабее. Но, вне зависимости от того, что я испытывал, он был прав, и иным способом мне было не подняться на гору. Сжав зубы, я обхватил шею Бринона.
— Теперь ты должен указывать мне путь, — сказал он.
Его лицо было таким самоуверенным… Разве не чувствовал он отвращения к своему увечью? Разве не раздражала его необходимость в поводыре? Но я только хмыкнул и захромал к подножию ближайшего склона. И Бринон пошел вместе со мной.
Должно быть, мы являли собой крайне забавное зрелище: два увечных рыцаря — темный и светлый, хромой и слепой, с трудом ползущие по склону горы, похожему на лезвие ножа. Но здесь некому было смотреть на нас, кроме горячего, немигающего глаза солнца. На склонах горы не было растительности или живых существ. Камни, песок, ветер — и все.
Наше продвижение было мучительно медленным. Каждый валун, каждый каменный выступ приходилось брать с боем. Я описывал Бринону, как выглядит путь, он поднимался и могучими руками втягивал меня за собой, а я отталкивался здоровой ногой. Руки слепца часто промахивались мимо цели, и тогда он соскальзывал обратно, обдирая лицо и ладони. Ножи боли пронзали мое тело всякий раз, когда он поднимал меня, тревожа мою сломанную ногу.
Наша броня была горячим и тяжким бременем, но мы не желали сбрасывать ее, понимая, что наверху она может очень пригодиться. К тому же она спасала от серьезных ссадин и ушибов. И, тем не менее, уже к полудню мы были избиты, покрыты кровью и истощены. Мы уселись на широком неровном каменном ложе. Далеко внизу под нами простирались поля, гладкие и коричневые, словно кожа барабана, и, когда я смотрел вниз, у меня начинала кружиться голова. Туман все еще мешал разглядеть вершину, но, на мой взгляд, половина пути уже была пройдена.
Мы немного перекусили, и я вытащил свою флягу из мешка Бринона. Вода перегрелась и на вкус походила на сточные воды из лавки дубильщика, но мы все равно пили, хотя и приходилось прикладывать усилие, чтобы не выплюнуть ее. Потом я тщательно закупорил флягу. Нам еще предстоял долгий путь.
В течение еще нескольких минут мы отдыхали. Я уставился в пустоту перед собой, а куда уставился Бринон — не знаю.
— Скажи мне, тебя ведь привело сюда Видение? — внезапно спросил светловолосый рыцарь.
Я бросил на него резкий взгляд, хотя и понимал, что это бесполезно.
— Что ты знаешь о Видении, Рыцарь Соламнии?
— Только то, что это нечто, чем обладает всякий Рыцарь Такхизис, нечто, что ведет их вперед, к темной цели.
— Нет, не то, чем всякий обладает. То, чем всякий обладал. Нет больше никакого Видения. Оно ушло… умерло.
Мои слова были резки, но меня это не волновало. Я никогда не забуду тот день… день, когда предстал перед Ариаканом, Главнокомандующим Армии Темной Владычицы, день, в который он возложил на меня руки. Поговаривали, что его мать была морской Богиней, и я верил в это. По моему мнению, он и выглядел так, как должен выглядеть Бог: мощный, мрачно-прекрасный, с властным взором и командным голосом.
Его люди подобрали меня на улицах Палантаса, ставших моим домом с тех пор, как война отняла у меня семью и жилище. Ариакан предоставил мне выбор: вернуться на улицы и жить среди воров и убийц, пока не стану таким же, и закончить, покачиваясь на виселице; или же присоединиться к его войску, стать одним из его рыцарей, познать и честь, и славу. Я помню, что его слова разозлили меня. Да кто он такой, чтобы предлагать мне подобный выбор? Кто он такой, чтобы говорить, какой будет или нет моя жизнь? Но я не смог противиться силе в его глазах. Я принял его руку, а он поцеловал меня и поприветствовал, и тут же был принесен меч. Я опустился пред ним на колени, а он возложил руки на мою голову и произнес молитву к Темной Владычице, к Такхизис… И вот тогда на меня снизошло Видение.