Девочка какое-то время молчала.
— Скучать плохо, — сказала она грустно. — Я знаю. Я всю жизнь скучаю. Может, мы для них что-нибудь придумаем?
— Я уже думал. Придумал им деревянного рыцаря. Чучело еще придумал, соломенное. Они сначала обрадовались, а потом еще больше разнылись. Голова им, видишь ли, деревянная не подходит. А где я им возьму настоящую? Вокруг одни деревянные.
— Ага! И все соломой набитые. Слушай, пусть они кого-нибудь у нас проткнут? А то все раздулись как жабы. Особенно главный смотритель, смотреть тошно. Важный, толстый — пусть они его проткнут как раз! Пусть они будут счастливы! И ему полезно будет.
— А где он сейчас?
— Не знаю, — огорчилась девочка. — Наверно, тоже ушел. По военным делам.
— Тогда не получится — не успеем. Пока его найдешь... Да и зачем, теперь-то? Ведь я тебя украду, а его мы с собой не возьмем. Мы возьмем только нужные вещи. А он пусть смотрит.
* * *
Они спустились к площадке, прошли в коридор, миновали страшную дверь, на которой висело запретительное заклятье, и, наконец, снова оказались в комнатке с зеркалом, столом, кроватью и кучкой тюков под открытым окном.
— Собирайся, — поторопил Каборга. — Сейчас я тебя буду красть.
— Я быстро! — девочка радостно завертелась по комнате. — Книжки я еще не развязывала, стихи спрячу в сумку, еще пару тюков — вон тот и вон тот — и можно ехать!
— Напиши записку и оставь на столе. А то твои начнут беспокоиться.
— Не начнут, — девочка хмыкнула. — Они же готовятся завоевать мир. Не заметят, что меня нет.
— Напиши. Взрослых нужно предупреждать, когда тебя крадут.
Девочка достала из тюка чистый листок и аккуратно вывела разбавленными чернилами несколько строк.
— «Меня украли, — прочитал Каборга. — Не беспокойтесь. Там, куда меня украли, хорошо и не скучно. И меня будут расчесывать каждый вечер. И каждое утро. И дадут целую бутылку чернил. А вам все равно надо завоевывать мир. Если что — пишите». Ну, — сказал он с удовлетворением, — это другое дело. Пошли!
Он положил на записку гребешок, оставил рядом свечу. Подошел к окну, вдохнул свежего воздуха.
— Нужно пройти по карнизу — там где-то моя веревка. Я спущусь с твоими вещами. Бери книги!
Он помог девочке перелезть через подоконник, и они осторожно пошли по карнизу, и весь залитый лунным сиянием мир был у их ног, и чистый ветер трепал одежду и волосы. Они добрались до крюка, Каборга потянул за веревку, вытянул вверх и обвязал девочку. Левой рукой она прижала к груди стопку книг, правой взялась за веревку, и Каборга стал бережно опускать девочку со стены. Наконец веревка ослабла. Каборга вытянул ее снова, отправил вслед нетяжелую связку тюков. Потом проворно спустился сам.
— Домой! — он подхватил тюки.
Они вышли ко рву. Лошадь Каборги бродила в стороне, пощипывая влажную ночную траву. Тукка и Тургубадук мирно спали на берегу, посеребренные полной луной.
— Тукка! Тургубадук! — окликнул негромко Каборга. — Подъем!
— А мы и не спим, хозяин, — разлепил веки Тукка.
— Мы сторожим, хозяин, — встрепенулся Тургубадук.
— Опять вы нас обманули, хозяин, — заскулил Тукка. — Здесь ведь нет никого!
— Мы тут всё избродили, хозяин, — заныл Тургубадук. — Все обошли, но никого не нашли!
Они таращились на девочку со стопкой книг у груди. Она с любопытством смотрела на них, и глаза ее в лунном свете ярко сияли.
— Вообще никого, как сами все передохли, хозяин, — скулил Тукка, ковыряя алебардой землю. — Опять я напрасно брал с собой алебарду? Она у меня уже испортилась, что ей никого не режут!
— Это вы виноваты, хозяин, — ныл Тургубадук, тыкая пикой палые листья. — А теперь вы украли Волшебную силу, и война отменяется. Кого я буду колоть своей пикой? Она у меня уже заржавела, что ей никого не колют!
— И так ни головы по-человечески отрубить, ни на куски порезать!
— Кому теперь кишки выпускать?
Головорезы уставились на девочку и заканючили снова.
— А кто это такая, хозяин? — заскулил Тукка, указывая алебардой на девочку. — Из башни, да?
— Кто такая, хозяин? — заныл Тургубадук, указывая на девочку пикой. — А можно ее...
— Нет, — отрезал Каборга, помогая девочке взобраться в седло. — Эту нельзя.
— Ну хотя бы дубинкой огреть, хозяин, — чуть не плакал Тукка. — Ну хотя бы небольно... А то зачем я ее взял?
Они миновали поляну и пустились в обратный путь. Девочка, пристроившись за спиной у Каборги, оглядывала холмы, лес, зубья гор, отчеркнутые луной на горизонте, и прислушивалась к разговору.
— Хозяин, вы нас не любите! — пробормотал сонным голосом Тукка. — Мы к вам!.. Мы для вас!.. А вы? Вытянули из теплого замка, на ночь глядя.
— Хозяин, за что вы нас так? — пробормотал, зевая, Тургубадук. — Наобещали с три короба, а сами притащили какую-то вообще девчонку.
— И даже дубинкой огреть нельзя, — добавил Тукка убито.
— Сами виноваты! — огрызнулся Каборга. — Кто гонялся за ежиком? Кто застрял в канаве на полчаса? Кого пришлось отмывать? Я предупреждал! Вы думали — вас дожидаться будут? Подождем, дескать, полчасика, пока Тукка и Тургубадук не приедут, нас не порубят? Кишки не проткнут?
— Но он был такой славный, — пробасил Тукка. — У него были такие ушки, и носик!
— А еще у него были такие блестящие глазки, — прохрипел Тургубадук. — А как он пофыркивал!
— У него были такие иголочки! — басил Тукка. — Внизу черненькие, а сверху все серебристые.
— А коготочки! — хрипел Тургубадук. — Такие остренькие! Почти такие же острые, как моя пика.
— Нет, как моя алебарда, — возразил Тукка.
— Ну уж нет, — отрезал Тургубадук. — Как моя пика! Сейчас как дам тебе в ухо!
— А вот и дай! А я тебе в глаз!
— А я тебе...
— А я...
Девочка прыснула.
— Ну их, — отмахнулся Каборга. — Нам еще два часа ехать.
* * *
ЧЕТЫРЕ БОЧКИ ЧИСТОГО ЗОЛОТА
* * *
Однажды зимним вечером в трактире на Побережье завязался разговор о Драконе и сокровищах, которые он охранял. Погода выдалась особенно неприветливая. За дверью бушевал ветер, волны пенились на берегу, мокрые тучи неслись над водой. Наступали холодные, хмурые сумерки; на улицу никто не совался, трактир почти пустовал.
Обычно, даже зимой, от шума здесь можно было оглохнуть. Огромный стол напротив огня облепляли завсегдатаи и проезжие — те, кто жил в городе наверху, и те, кто причаливал к пристани под скалой, шлялся по кабакам, рассказывал небылицы, глушил грог, выбивал кому-нибудь глаз, в ответ терял зуб — и продолжал путь по бурному зимнему морю.
На этот раз непривычную тишину нарушал только грохот ветра за дверью и единственный разговор. Сегодня здесь были: пара матросов с Южного берега (капитан пережидал шторм в замке, за бокалом крепкого с герцогом); пара матросов с Северной стороны (они опоздали на свой корабль и теперь слонялись повсюду, пытаясь наняться хоть куда-нибудь); старик, который проводил здесь каждый день независимо от погоды (и все же никто не знал, как его звать и где он живет); два мальчика.
В очаге трещал веселый огонь, под потолком уютно моргала лампа, из кухни вкусно пахло. Старикан допрашивал матросов-южан, отхлебывая грог из огромной кружки:
— А капитан у вас кто? Соленая Крыса?
— Ну да-а...
— Знаю... А боцман? Лысая Борода?
— Ну да-а...
— Знаю... А идете, поди, на Острые скалы?
— Ну да-а...
— Знаю... И, понятно, через Мертвую зыбь?
— Ну да. А как еще?
— На прошлой неделе там опять затянуло корабль, — старик покивал с некоторым удовлетворением. — Зыбь — вообще место опасное, а зимой подавно. Вот через Остров, небось, быстрее и спокойнее?
— Спокойнее? Ты, старый, шутник, видно, тот еще, — матрос-южанин хмыкнул и стукнул по столу кружкой. — Быстрее-то оно быстрее, намного. Но спокойнее? Ха.
Матросы-южане и матросы-северяне переглянулись.
— Что «ха»? — старик оглядел всех по очереди. — Дракона боитесь? Сынки! Нет там никакого Дракона.