Хотя... А вдруг, пока я тут валялась, она…
Запинаясь, спрашиваю:
- Когда она умерла?
- Давно уж, - махнула рукой старушка. - Годков прошло столько, сколько пальцев на моей руке.
Старушка кажется простодушной и искренней. Хотя здесь какая-то ошибка, она явно верит в свои слова. Наверно, путает с кем-то.
Впрочем, не так уж важно, во что она верит. Мне бы выбраться из этой глухомани, а уж дальше я как-нибудь доберусь до дома. Главное, раздобыть побольше информации о географии местности, просчитать варианты побега, раздобыть еды, воды - и вперед, к свободе!
- Бабушка, почему я не могу просто уйти? Как у того мужчины получается причинять мне боль без прикосновений?
- Как же он тебя измучил, Мариус окаянный, раз ты все на свете позабыла! - ахает старушка, не отрываясь от вязания. - Ну да ладно. Слушай, коли забыла. Матушка твоя, Алисия, перед смертью просила брата о тебе позаботиться. Тот отнекивался. Дескать, проблемы одни с девками. Тогда она предложила ему сделать печать опекуна.
- Это что? - на словах про печать опекуна в груди все холодеет.
Вот подпишешь бумагу у нотариусов, а потом всю жизнь расхлебывай последствия! Так моя мама однажды лишилась собственной квартиры...
- Это, детонька моя, - продолжает старушка, - взаимное обязательство, скрепленное с помощью мага, кровью твоей матушки, твоей кровью да твоего опекуна. Он обязался тебя кормить, поить, одевать. А взамен получил право тобой распоряжаться. Может наказать за непослушание. Может не выпустить из деревни. А коли так порешит, хоть всю жизнь в своей избе держать.
Стискиваю зубы.
Делим надвое ерунду про мага и кровь.
А вот ограничение передвижений — это уже серьезное препятствие для моего побега! Я начинаю потихоньку закипать.
- Послушайте, но это же невыносимо так жить! Я не пробовала за последние пять лет его… Эээ. Пристукнуть?
Старушку совершенно не смущает мой намек на членовредительство. Она, размеренно перебирая спицами, терпеливо объясняет:
- Ты не сможешь, родненькая, при всем желании ему навредить. Печать опекуна не позволит. Если пошалить только немного… Но коли разозлишь Мариуса, потом самой от него достанется.
- Значит, убить его я не могу. А он меня может? - продолжаю допытываться.
- Нет, Арианушка, душу твою погубить он не может. Магия опекуна не позволит. Соки из тебя сосать — это да, это он может. Вот поэтому ему пришлось тебя ко мне прислать, когда ты при смерти оказалась. Хотя жадный он до ужаса.
- Отрадно слышать, что до конца меня не убьют... - ситуация настолько абсурдна, что сарказм из меня так и прет. - Как вы меня назвали?
- Арианушка. Ариана Микоф. Так тебя кличут… А что? Неужто имечко собственное запамятовала?
Только сейчас понимаю, что толстый боров умудрился испортить красивое имя. «Ариану» он превратил даже не в «Арианку», а в «Рянку».
- Я много чего забыла, ничего страшного, - отмахиваюсь. - Вы могли бы дать мне на минутку телефон? - с надеждой всматриваюсь в светло-серые глаза, но женщина лишь непонимающе качает головой.
- Ну… Как вы связываетесь с внешним миром? - развожу руками.
- С каким миром, родненькая? Мир у нас один, - растерянно бормочет старушка. - Чего с ним связываться-то?
Видя в глазах женщины искреннее недоумение, мне едва удается подавить нервный смех. Я уже задала кучу «странных» вопросов. Если начну хихикать без причины, старушка окончательно уверится в моем безумии и вряд ли захочет продолжить со мной общение. С трудом успокаиваюсь.
Я слышала про староверов.
Есть такие деревни в глубинке, в которых не используются достижения техники. Там до сих пор ездят на лошадях. И избы строят, чтобы в них жить, а не развлекать туристов. Наверно, меня угораздило попасть к староверам, владеющими основами гипноза. Звучит безумно, но по-другому вряд ли объяснишь увиденное.
- Али ты птиц почтовых имела в виду? Так у нас в деревне их сроду не водилось...
- Пожалуйста, - прошу, уже почти не надеясь. - Помогите мне сбежать от дяди!
- Не могу, родненькая, - качает женщина головой. - Я же не маг, чтобы снять с тебя печать.
- Как мне разыскать мага, который поможет?
- Никак, родненькая. Он помер в том году. Только он один и мог ее снять.
Глядя в ее добрые, жалостливые глаза, понимаю, почему с подобным выражением на меня смотрели мужчины в трактире.
Именно так взирают на существо, которое обречено на страдания. И помочь ему ничем нельзя.