Поплутав по дому, я вышел к подъезду, где вчера остановилась моя карета, и обнаружил сундуки аккуратно сложенными под навесом. Чувствуя, что происходящее все больше напоминает издевательство, я подошел и откинул крышку у верхнего сундука. Там, среди моих рубах лежала старая страшная кукла, подсунутая туда не иначе как моей сестрой – то ли на память, то ли затем, чтобы подшутить напоследок. Но мне не было смешно. Напротив, в носу у меня защипало, а в горле встал комок. Воровато оглянувшись, я взял эту игрушку, и в памяти всплыло напрочь забытое воспоминание: сестренка, еще совсем маленькая и милая, разворачивает мой подарок и достает чудеснейшую куклу в пышном платье и в облаке золотых кудряшек. Сейчас же платье на кукле было совсем другое, а от кудряшек осталась хорошо, если половина. Левая бровь была испачкана, глаз поцарапан, на руках не хватало нескольких пальцев. Жалкое зрелище. Сжечь бы ее или выкинуть. Пакость.
Подумав так, я снова оглянулся, осторожно положил гадкую игрушку обратно и накрыл рубашкой, как саваном. Потом закрыл сундук и молча пошел прочь.
Я бродил по дому еще два или три часа. Всюду были люди. Каждый из них был занят делом. Раньше я не обращал на них внимания. Когда я был здесь гостем, все эти люди воспринимались мною примерно так же, как слуги во дворце моего отца. Теперь же я не знал, ниже ли они по положению или выше, чем я. На меня почти не обращали внимания, только косились и иногда хмурились. Я бы и сам хотел скрыться от их взглядов, но пойти было некуда.
Обдумав ситуацию, я пришел к выводу, что никто не собирается заниматься моим благоустройством, и нужно самому побеспокоиться об этом, иначе ночью мне негде будет спать. Решив так, я первым делом отправился на поиски нашего посла – единственного человека, с которым я еще мог бы поговорить открыто. И почти сразу обнаружил, что посол как раз сегодня решил вернуться в Крагию с отчетом. Вот скотина. Не мог подождать, пока я устроюсь? Наверняка прельстился возможностью поехать домой в моей карете, окруженный заботой моих же слуг. Зря я все-таки их отпустил. Говорят же, сгоряча ничего нельзя делать.
Вторым пунктом в моем списке значился Бардос. Его разыскать оказалось сложнее. Но и Бардос мне ничем не помог: в доме Великой Матери он только работал, и не мог распоряжаться помещениями. Выслушав мои как бы «случайные» жалобы на отсутствие личных покоев, он посоветовал обратиться… к моей жене.
Разумеется, я сказал ему, что немедленно воспользуюсь его советом, а сам просто спрятался в саду и просидел там несколько часов, лишь один раз сделав вылазку до кухни и утащив оттуда еще один кусок хлеба, как какой-то воришка. Я понимал, что это глупо и что от этой проблемы не уйти, но мне требовалось время, чтобы все обдумать, выбрать модель поведения и только тогда заявиться к новой хозяйке дома. Насмелился я лишь ближе к вечеру.
- Можно? – спросил я, постучав по приоткрытой двери.
- Войдите, - послышался голос Лан: непривычно холодный и деловой. Я вошел и огляделся, стараясь не выдавать эмоций. Кабинет был выполнен в теплых тонах, но с большим количеством мебели из покрытого черным лаком дерева. Вдоль стен тянулись книжные полки, но корешки книг не привлекали ни цветом, ни свежестью. Лан сидела за огромным столом. Справа и слева от нее высились учетные книги. В левой руке она держала длинный свиток, а правой отмечала что-то в пухлой тетради. На носу у нее сидели очки с полукруглыми линзами, и она постоянно поправляла их кончиком пера, которое от такого обращения выглядело потрепанным. Мне словно вложили в живот кусок льда: ее вид мучительно напомнил мне Шаарда.
- Да? – спросила она, так же, как и брат, не отрывая взгляд от бумаг и даже не поднимая головы.
- Добрый день, - начал я, и вдруг понял, что заготовленная речь летит ко всем чертям: я хотел быть вежливым и уверенным в себе, но во мне были только злость, робость и обида. – Могу я обговорить с ва… с тобой… вопрос моего проживания в этом доме?
- Да. Что-то случилось? – она, наконец, соизволила оторваться от бумаг и глянула на меня поверх очков. Отец был прав: и что я в ней нашел? Совершенная посредственность. Это было мимолетное увлечение, вызванное вином и случайно овладевшим мной особым настроением. Я должен был об этом помнить и сдержаться, но я поддался соблазну. Теперь же я видел ее при свете дня, без романтики лунной ночи и дрожащего пламени свечи, и не находил ничего притягательного. Просто какая-то женщина: не уродина, но и не красавица. Отвращение, что я испытал прошлой ночью, слегка притупилось, и я не испытывал к ней совершенно ничего. Только ненависть - холодную ненависть, которой нельзя давать волю.