Я опустил голову и покосился на край обрыва. Всегда можно начать заново. Всего-то несколько шагов…
- Не делай глупостей, - сказала Лан, угадав мои мысли. – Они простят тебя. Просто живи правильно, и следующая молитва будет чистой.
Не будет следующей молитвы. Я больше никогда такой глупости не сделаю. Боги, вы уже получили мое сообщение? Да? Вот. Подавитесь. Хотели наказать – наказали. Теперь вкушайте мои мысли на этот счет. Надеюсь, в них достаточно боли и горечи, а аромат надежды не слишком силен. Слышите? Лан говорит, мне нельзя прыгать с обрыва, так что я остаюсь жить. Ошибок своих я не вижу, как бы ни пытался. А значит, продолжу их совершать, пока вы не явитесь за мной и в лоб мне все не выскажете.
Я устало расслабил мышцы, и тело повалилось на землю. Лан, конечно же, не удержала меня, и вынуждена была срочно отползти в сторону, чтобы не оказаться снизу. Я лег на бок и подтянул колени к груди. Ноги опухли и гудели, спина болела. Буду лежать здесь до вечера. Все равно поесть не дадут, так зачем куда-то идти? Буду мозолить глаза драконам. Пусть любуются. Хотя им, наверное, начхать на такую букашку, как я. Приду завтра домой, поем, буду чистить печи, выслушивать насмешки Закка и раз в три дня елозить по Лан, как старикашка. Не жизнь, а мечта, ага.
Лан приблизилась ко мне, пытаясь заглянуть в глаза. Я упорно разглядывал травинку перед носом. Мне было плохо. По-настоящему плохо. Меня мутило от страха, хоть я и не хотел себе в этом признаваться, прячась за мысленным сарказмом и думая обо всякой ерунде, лишь бы только не думать о самом главном. Лан чему-то улыбнулась, наклонилась и… поцеловала меня. От неожиданности я широко открыл глаза и даже не подумал сопротивляться. Мягкие губы Лан ласкали меня, а кончик ее языка то и дело пробегал по моим губам. Я хотел оттолкнуть ее, но не смог: тело было раздавлено слабостью. Мне трудно было даже дышать, не то что сопротивляться. Лан чуть отстранилась, с улыбкой оглядела мое лицо и сказала:
- Красивый. Все равно красивый.
Сказав так, она снова склонилась надо мной и принялась ласкать мою шею. По телу прокатилась знакомая волна жара. Что? Не может быть.
Но сомнений не было: мое тело решило, что оно хочет женщину, причем прямо сейчас. Да-да, вот эту, что прямо сейчас целует мою шею. И ему плевать, что я ее ненавижу, плевать, что мы на улице, да еще и под самым носом у драконов.
- Солнце светит, - хрипло напомнил я, когда Лан прижалась ко мне всем телом. – Я и так уже прогневил богов. Ты хочешь, чтобы я их еще и оскорбил, нарушив ваши законы?
- Для Великой Матери нет дня и ночи, - спокойно сказала Лан, кусая меня за ухо. – Тебе нельзя. Мне можно.
С этими словами она откинула бело-серую ткань и забралась сверху, заставив меня перевернуться на спину. Я не знал, что делать. Я совершенно запутался. Что в этом мире хорошо, а что плохо? Чьи законы – правильные? Чья вера – истинна? Должен ли я сейчас остановить ее или же подчиниться ей?
Пока я думал, Лан все решила сама. Закрыв глаза, она осторожно приняла меня в себя. К безумной путанице моих мыслей добавилось неожиданно сильное наслаждение. Оно нахлынуло на меня так резко и необъяснимо, что я даже застонал. Мир вокруг, и так просторный и необъятный, как и все в Асдаре, стал еще больше, еще шире. Лан, возвышавшаяся надо мной, была ужасно далеко и одновременно близко – во мне, хотя все должно было быть наоборот. Я чувствовал, как она проникает в мое тело, и сам себе не мог объяснить, что происходит. В животе, в груди, в руках и в ногах словно забились мягкие щупальца, рассылая волны наслаждения. Я был распят изнутри. По венам растекался огонь, и мне было жарко. Я весь взмок и судорожно хватал ртом воздух. А Лан продолжала двигаться. Неожиданная судорога смяла меня, заставив выгнуться всем телом и едва не переломав кости. И все стало наоборот: не Лан была во мне, я был в Лан. Весь, полностью. Задыхался, утопая в жаре ее тела, бился и никак не мог вырваться.
Так мне казалось, но глаза твердили, что я распластан по земле, а Лан лишь едва покачивается, мягко улыбаясь и покусывая губу. Ее лик был где-то высоко-высоко, за облаками. Я протянул к ней руку, но не смог достать. Нельзя достать до вершины горы, когда видишь ее целиком. А я видел ее всю – гибкую, горячую. Сочную.
Зверь внутри меня взвыл. Он умирал от жажды и требовал, чтобы ему дали впиться ей в глотку, рвать и раздирать на куски. Я бы ему позволил, но наше тело было смято и раздавлено ею. Она делала с ним, что хотела, а я не мог сопротивляться. В ушах загудело, перед глазами заплясали искры. Меня волнами захлестывало болезненное наслаждение. Из правого глаза текли слезы.